— Ты променяешь мать на какого-то проходимца?
Надежда Петровна стояла у окна, спиной ко мне, и её голос дрожал от обиды. Я сжала телефон в руке и попыталась сохранить спокойствие.
— Мам, это не обсуждение. Я просто сообщаю тебе о переезде.
— Вот как? Не обсуждение! — Мать обернулась, и я увидела слезы на её лице. — Всю жизнь я тебе отдала, всю! А ты даже не спросишь моего мнения?
Я приехала к ней в субботу утром, думала, что разговор займёт минут двадцать. Теперь мы уже час ходили по кругу. За окном её старой двухкомнатной квартиры проплывали облака, во дворе кричали дети, а на кухонном столе остывал чай. Я не притронулась к нему.
— Это моя жизнь, — сказала я тихо. — Андрей предлагает хорошие условия. Проект интересный, зарплата в два раза выше.
— Деньги, деньги! — Мать прошлась по комнате, задевая рукой спинку старого дивана. — Вот и Игорь от тебя ушёл. Потому что ты думаешь только о работе!
Удар пришёлся точно в цель. Я замерла. Развод случился год назад, но рана ещё не зажила. Игорь хотел детей, хотел, чтобы я сидела дома и пекла ему печенье по выходным. Я хотела проектов, путешествий, новых вызовов. Мы разошлись тихо, почти без скандалов, но его последние слова я помнила до сих пор: «Ты не умеешь любить никого, кроме своей карьеры».
— Мам, это было моё решение, — сказала я, глядя в пол. — Мы просто не подходили друг другу.
— Не подходили! — Голос матери стал резким. — А кто тебе подойдёт, Даша? Этот твой Андрей? Сколько ему? Сорок? И что, у него нет за плечами неудачного брака? Нет детей где-то на стороне?
Я молчала. У Андрея действительно был брак, закончившийся пять лет назад. Дети остались с бывшей женой. Он платил алименты, виделся с ними по выходным. Это меня не пугало. Я восхищалась его ответственностью, его умением строить планы, его спокойной уверенностью. Он не требовал от меня невозможного. Он принимал меня такой, какая я есть.
— У него всё честно, — сказала я. — Он не скрывал прошлого.
— Честно, — Мать фыркнула и прошла на кухню. Я услышала, как она включила воду, загремела посудой. Вернулась она с бутылкой минералки и двумя стаканами. Налила себе, выпила залпом. Мне не предложила.
— Ты знаешь, что твой отец мне изменял? — сказала она внезапно, и я вздрогнула.
Отец умер шесть лет назад. Инфаркт на работе, успели довезти до больницы, но не спасли. Мы с мамой похоронили его в мае, когда цвела сирень. Она не плакала на похоронах. Стояла у могилы сухая, будто каменная, а я держала её за руку и думала, что это от шока.
— О чём ты? — выдавила я.
— О том, что твой папа не был святым. У него была женщина на работе. Может, не одна. Я знала. Всегда знала.
Воздух в комнате стал вязким, тяжёлым. Я опустилась на диван.
— Почему ты молчала?
— А что бы изменилось, если бы я заговорила? — Мать села напротив меня, скрестив руки на груди. — Развод? Скандалы? Разделение имущества? Ты бы выросла в неполной семье. Я бы осталась одна с ребёнком на руках, с мизерной зарплатой учительницы. Кому бы я была нужна после развода?
— Тебе самой, — тихо сказала я. — Ты могла быть нужна себе.
— Себе! — Мать вскочила, словно её ужалили. — Ты знаешь, от чего я отказалась ради семьи? Я должна была идти в аспирантуру! Меня приглашали в Москву, на филфак, под крыло к профессору Соколову. Я могла стать учёным, писать диссертацию, преподавать в университете! Но я выбрала твоего отца. Выбрала тебя. Сидела в декрете, потом вышла в школу за копейки, проверяла тетрадки по ночам. Знаешь, сколько мне платили? Три тысячи в девяностые! А потом и того меньше осталось, когда экономика рухнула.
Я слушала, и мне хотелось закрыть уши руками. Не слышать этого. Не знать.
— Почему ты мне не рассказывала?
— Зачем? Чтобы ты выросла с мыслью, что мать несчастна? Что твой отец козёл, а я дура, которая всё терпела? Я хотела, чтобы у тебя была семья. Нормальная, полная. Чтобы ты не чувствовала себя ущербной. Видишь, до чего ты докатилась и без этого? Тридцать шесть лет, разведена, детей нет, и опять связалась с кем попало!
Я встала. Руки тряслись, в горле пересохло.
— Ты не знаешь Андрея. Ты даже не захотела с ним познакомиться.
— А зачем мне знать ещё одного проходимца? — Голос матери поднялся почти до крика. — Даша, я не хочу, чтобы ты повторила мои ошибки! Не хочу, чтобы через двадцать лет ты осталась одна, с пенсией в восемнадцать тысяч, в пустой квартире, куда дочь приезжает раз в месяц, и то из жалости!
— Я не повторяю твои ошибки! — крикнула я в ответ. — Я делаю свой выбор! Свой! Не твой! Ты сама выбрала эту жизнь! Сама решила молчать, терпеть и жертвовать собой! Я не просила тебя отказываться от аспирантуры! Не просила терпеть измены отца! Это было твоё решение, и не вешай его на меня!
Наступила тишина. Мать стояла, глядя на меня широко открытыми глазами. Потом медленно опустилась на стул.
— Значит, всё зря, — сказала она тихо. — Всё, что я делала. Зря.
— Мам, я не это хотела сказать…
— Уходи, — прошептала она. — Езжай в свою Москву. К своему Андрею. Делай что хочешь. Я не буду тебя останавливать.
Я стояла посреди комнаты, чувствуя, как рушится что-то важное. Что-то, что нельзя будет склеить обратно. Хотелось подойти к ней, обнять, сказать, что я не хотела причинить ей боль. Но слова застряли в горле. Мы смотрели друг на друга через пропасть, которая вдруг оказалась слишком широкой.
Я ушла. Просто развернулась и вышла из квартиры. Спустилась по знакомым ступенькам, прошла мимо подъезда, где играла в детстве, села в машину. Завела мотор. Руки всё ещё дрожали.
Москва встретила меня дождём. Андрей помог с переездом, устроил на новое место, познакомил с коллегами. Проект оказался сложным, но интересным. Я работала по двенадцать часов в сутки, приходила домой без сил, падала в постель и просыпалась с мыслью о дедлайнах. Андрей был рядом, поддерживал, говорил, что я справлюсь. И я справлялась.
Матери я не звонила. Она тоже молчала.
Прошло полгода. Я получила повышение, зарплату подняли ещё на треть. Андрей предложил переехать к нему, и я согласилась. Мы обустроили квартиру, купили новую мебель, повесили картины. Всё было правильно. Всё шло по плану. Но по ночам меня мучила бессонница. Я лежала и вспоминала последний разговор с мамой. Её слова: «Всё зря».
Я так и не позвонила ей. Не написала. Думала, что время залечит раны, что мы встретимся когда-нибудь и всё обсудим спокойно. Я же не виновата, что она сделала свой выбор, а я сделала свой? Почему я должна жертвовать своей жизнью ради её представлений о правильном?
Звонок пришёл в четверг, поздно вечером. Незнакомый номер. Я подняла трубку и услышала чужой голос.
— Дарья Петровна? Это соседка вашей мамы. Надежда Петровна в больнице. Инсульт.
Я примчалась на следующий же день. Больница, длинный коридор, запах хлорки и лекарств. Мама лежала в палате, подключённая к капельницам. Глаза закрыты, лицо серое. Врач сказал, что прогноз неясный. Обширное кровоизлияние. Может очнуться, может нет.
Я села рядом с кроватью и взяла её за руку. Холодная, худая рука. Я смотрела на её лицо и думала, что не помню, когда последний раз говорила ей «спасибо». Не помню, когда обнимала. Мы так и не помирились. Так и не поговорили. А теперь, может быть, уже не успеем.
— Прости, — прошептала я. — Прости меня, мама.
Она не ответила. Просто лежала, неподвижная, далёкая. И я поняла, что добилась своего. Я выбрала свою жизнь, свою свободу. Но за эту свободу я заплатила тем, что потеряла мать. Не физически ещё, но потеряла. Мы стали чужими людьми на разных берегах, и мост между нами рухнул ещё тогда, в той квартире, когда я развернулась и ушла.
Андрей приехал на выходные. Мы сидели в кафе напротив больницы, пили кофе. Он говорил о проекте, о новых планах, о квартире, которую мы могли бы купить. Я слушала и думала о маме. О том, как она отказалась от аспирантуры. О том, как молчала об изменах отца. О том, как всю жизнь жила не для себя.
А я живу для себя. Я выбрала карьеру, деньги, независимость. И вот он, результат: мать в больнице, одна, без поддержки, потому что дочь решила, что её жизнь важнее.
— О чём думаешь? — спросил Андрей.
— О том, что выбор всегда что-то забирает, — ответила я.
Он кивнул, не понимая.
Мама так и не очнулась. Она умерла через неделю, тихо, ночью, когда меня не было рядом. Я приехала утром и увидела пустую кровать, аккуратно застеленную свежим бельём.
На похоронах было мало народу. Несколько её бывших коллег, соседи, дальние родственники. Я стояла у могилы и слушала, как священник читает молитву. Думала о том, что последние слова, которые я ей сказала, были полны злости. Что она умерла, так и не узнав, что я её любила. Что я просто боялась стать такой же, как она. Боялась раствориться в чужой жизни, забыть о себе, а потом остаться ни с чем.
Но теперь, стоя у могилы, я понимала: мы обе оказались ни с чем. Она — с упущенными возможностями и несчастливым браком. Я — с карьерой и деньгами, но без матери. Без корней. Без той единственной, кто знал меня маленькой, кто помнил мои первые шаги, первые слова, первые слёзы.
Я вернулась в Москву. Работа продолжалась, проект шёл к завершению. Андрей был ласков и внимателен. Но каждый вечер я смотрела в окно и думала о маме. О том, что так и не научилась прощать. Не научилась слышать. Не успела сказать самого важного.
Свобода, за которую я так боролась, обернулась пустотой. Я получила всё, что хотела, но потеряла то, что не вернуть.
Иногда по ночам мне снится её голос: «Всё зря». И я просыпаюсь в холодном поту, понимая, что эти слова теперь и обо мне тоже.
