— Тебе очень больно, мамуль?
— Нисколько, Ниночка, отправляйся лучше в кровать.
Я смотрела на нее и не верила. Ей больно, очень больно, и эта боль передавалась мне. В семнадцатилетнем возрасте я по-настоящему верила, что способна отдать собственную жизнь, лишь бы только она продолжала жить.
— Ты выпила свои таблетки? Может, приготовить тебе мятного чаю? Или просто стакан воды? Я прекрасно вижу, что тебе действительно нехорошо.
— Со мной всё в порядке, моя пташка, тебе давно пора спать, ведь завтра тебя ждут целых две контрольные работы. Ты всё повторила?
Я нежно отодвинула с её влажного лба прядь волос. Это ложь, рожденная исключительно любовью и желанием уберечь близкого человека от тревоги. Я уже была в курсе правды, и меня невозможно было обмануть. Будь мне сейчас лет пять, я, конечно, поверила бы и успокоилась. Но как же нестерпимо больно видеть этот угасающий, потухший взор!
— Ага, — пробормотала я в ответ, с силой сжав зубами собственную губу.
В мягком свете, что исходил от оранжевого абажура ночной лампы, её лицо казалось почти юным, сеточка морщинок вокруг глаз становилась менее заметной, а кожа приобретала нежный, персиковый оттенок, напоминающий осенние листья. Эта боль гнездилась где-то тут, левее солнечного сплетения… В нижней части лёгкого. Стараясь выглядеть совершенно естественно, я положила свою ладонь поверх одеяла как раз на то место, где внутри матери разрасталась опухоль, пожиравшая её изнутри. Я думала о том, что наши физические оболочки — это сконцентрированная энергия, и все мы созданы из единой материи, из которой соткана вселенная.
Я мысленно представляла, как болезнь мамы перетекает в мою руку в виде светящихся частиц, медленно поднимается по руке и устраивается глубоко в моей груди. Я заберу её себе! Я заключу её в прочную темницу и ни за что не выпущу обратно! Жизнь моей матери неизмеримо ценнее моей собственной! На целом свете не существовало для меня человека более доброго, светлого и чистого сердцем, чем она…
Мама смотрела на меня с нежной улыбкой, и её взгляд, казалось, ненадолго прояснялся. Я приписала это своему успеху, мне хотелось верить, что мой странный, отчаянный метод действительно начинает действовать.
— Ну что?
— Ладно, ладно, я уже ухожу. Спокойной ночи, мам.
— И тебе добрых снов, моя пташка.
Она пришла на мой выпускной бал, преодолевая невероятную боль. Поправляя лепестки на моём цветочном браслете, она тихо произнесла:
— Не смотри на меня с такой тоской. Я ещё обязательно погуляю на твоей свадьбе.
Спустя месяц её не стало. Весь мир внезапно сжался для меня до размеров теннисного мячика, и я осталась стоять на нём в полном одиночестве — абсолютно одна. Ветры космоса гоняли меня, потерянную и неприкаянную, по всем закоулкам мироздания. Будто родной дом, что всегда меня защищал, внезапно обрушился, стены развалились в пыль, которую разнесло по всем перекрёсткам, и я, совершенно беззащитная, впервые ощутила на себе леденящее дыхание ураганов, смерчей и безжизненных пустошей, от которых меня так тщательно оберегала мать. Леденящий, безжалостный ветер раннего взросления пытался свалить меня с ног на каждом ещё неуверенном шагу. Это заставляло меня ступать твёрже, мыслить более рационально, ставить перед собой чёткие цели и никогда не поворачивать назад.
Я поступила в университет и переехала в областной центр. У меня оставался отец, который помогал мне финансово и пытался поддерживать морально, но к тому времени у него уже была новая семья, и его супруга была не в восторге от того, что, помимо всех алиментов, выплаченных за прошлые годы, он продолжал тратить на меня довольно крупные суммы. Как бы то ни было, помощь отца была для меня огромным подспорьем, и я её принимала. Пять лет я прожила в студенческом общежитии, а в квартиру, которую я делила с мамой, возвращалась лишь на время зимних каникул и ненадолго летом. В летние месяцы я обычно снимала комнату в городе и находила себе подработку. Все мои однокурсники уезжали домой, к родителям, а мне идти было попросту некуда.
Мне до сих пор тяжело находиться в нашем доме без неё. Я расставила мамины фотографии на всех полках, развесила их на стенах в коридоре и на кухне. Отовсюду на меня смотрела она — такая живая, радостная и полная задора. Так было немного легче переносить утрату. Словно она и не умирала вовсе, а просто жила в другом городе.
Вещи, которые она дарила мне на разные праздники, стали для меня дороже в сотни раз. Я сажусь на диван, окружаю себя нашими с ней альбомами и по старой привычке набираю её номер. В ответ не последует долгожданных гудков. Незнакомый женский голос сухо сообщит, что абонент не может ответить на звонок, и предложит попробовать позвонить позже. Я подолгу смотрю на фотографию в рамке, что стоит на моём столе, где мы сняты вместе. В альбомах хранятся её детские снимки, и я жадно ищу в них наше с ней сходство, каждый раз обнаруживая новые, ранее скрытые от меня черты. Я вставляю в видеоплеер кассету: там мама разговаривает, смеётся, поёт и танцует — совершенно живая. Она невероятно элегантна, женственна и мягка. Она прекрасна. Моя мама была прекрасна. Она была, есть и навсегда останется со мной.
А помнишь, мама, как после твоего развода мы ютились с тобой в одной маленькой комнатке? Помнишь, ты подарила мне двух белых крыс, и они так быстро расплодились, что нам пришлось вылавливать их многочисленных детёнышей из всех возможных щелей и срочно сдавать в зоомагазин, а тех, кого не взяли, мы раздали всем желающим?
А помнишь, как мы отбили у рыжего дворового кота маленького воронёнка, которого он тащил в пасти? Он остался жить у нас, а когда подрос и оперился, улетел, но иногда возвращался, просовывал в форточку свою чёрную голову и каркал: «Кар! Я тут!», и мы угощали его с ладони хлебом?
А помнишь, как я в детстве откусила кусочек от книжки-малышки, на картинках которой были нарисованы разные сладости, и она сама показалась мне такой вкусной? Просто не было денег на сладости… В тот вечер ты купила нам самый прекрасный торт на свете.
А помнишь, как мы разбирали бабушкин старый шкаф и нашли там маленькую иконку, за которой хранилась наша с тобой общая фотография? Дедушка потом рассказывал, что она каждый вечер молилась за нас обеих…
Знаешь, мам, как часто я, уже совсем взрослая, прохожу мимо витрин магазинов и, замечая какую-нибудь интересную вещь, ловлю себя на мысли, что она бы тебе очень понравилась? Вчера я увидела в витрине элегантное красное пальто и тут же подумала, что ты пришла бы от него в полный восторг. Ты ведь всегда так любила красный цвет и одежду, подчёркивающую талию. Теперь я покупаю все эти вещи для тебя в своих снах, мам. Вот так вожу тебя по магазинам и скупаю всё, что тебе по душе, но что ты не могла себе позволить, пока была жива.
Ты успела дать мне так много, и ты делала это с такой безграничной любовью, что всё это продолжает жить во мне и напоминает: истлела лишь твоя физическая оболочка, а душа парила высоко над облаками и теперь смотрит на меня оттуда, продолжая существовать, подсказывая верные ответы, и от этого я до сих пор чувствую твою поддержку, и она даёт мне силы жить дальше и находить радость в каждом новом дне. Порой мне становится так тяжело, мам, меня охватывает дикое, невыносимое желание прижаться к тебе, снова ощутить твой родной запах и тепло… До такой степени, что хочется кричать от тоски. И в такие минуты мне начинает казаться, что я и вправду вижу тебя так отчётливо: твоё лицо, улыбку, волосы и руки, твой шёлковый, воздушный, почти прозрачный платочек и даже слышу лёгкий шлейф твоих духов. Я вдруг с ясностью понимаю, что ты всё ещё здесь, и твоя любовь по-прежнему оберегает меня и помогает идти вперёд. Ты всегда мной гордилась, даже в те моменты, когда, казалось бы, не было особых поводов для гордости, ты гордилась просто за то, что я твоя дочь.
Я постоянно, с наступлением каждого выходного, напоминаю своему мужу:
— Позвони своей маме, узнай, как у неё дела, как она себя чувствует, всё ли у неё в порядке.
Муж не сразу привык к этому, для него родители — это нечто само собой разумеющееся, то, что всегда находится рядом и готово прийти на помощь.
Когда мы едем к ним в гости, я всегда покупаю для его матери подарки и уговариваю мужа вручить их ей от своего имени. Она так трогательно смущается, принимая эти знаки внимания, ведь она не привыкла, что её взрослый сын проявляет такую заботу. А мне в такие моменты становится так радостно и тепло на душе… Ведь она — мама, его мама, такая же незаменимая, как и ты была когда-то для меня. Я не лезла к ней в душу и не пыталась навязаться в дочери, но однажды решилась попросить у неё совета по поводу проблем со здоровьем, которые долго меня беспокоили, и моя свекровь так искренне возмутилась и распереживалась! Она воскликнула:
— Почему же ты ничего мне раньше не сказала? Зачем так долго молчала?!
— Я не хотела вас беспокоить своими трудностями.
— О каком беспокойстве может идти речь? Ты теперь мне родная дочь, а я для тебя — мама. Твоя родная мама умерла, но ведь теперь есть я!
Как же я плакала потом, вспоминая её слова! После стольких лет, прожитых с чувством глубокого одиночества, у меня снова появился человек, которого я могу с чистым сердцем назвать мамой. Я стала для неё дочерью, однако больше никто и никогда не назовёт меня «моей пташкой». И пусть будет так. Хотя бы так…
Слово «мама» — такое короткое. В нём всего четыре буквы, и две из них повторяются, но именно в нём заключён фундаментальный, самый главный для любого человека смысл.
