— Ты не посоветовалась. Просто взяла — и продала! — Татьяна швырнула газету на стол так, что чашки подпрыгнули. — Папину скульптуру! Ту самую, которую он двадцать лет берёг как святыню!
Людмила молча вытирала руки о фартук. Пятно от борща никак не отстирывалось — вот уже третий день мучилась с ним. На полке серванта зияла пустота там, где стояла бронзовая фигурка рабочего с молотом.
— Димочка просил, — тихо сказала она. — Он говорил, что это его единственный шанс. Квартиру покупать, дело своё открыть…
— Димочка! — передразнила Татьяна. — Тебе уже шестьдесят два года, а ты всё «Димочка» да «Димочка»! Он взрослый мужик, пусть сам зарабатывает!
— А что я должна была делать? — Людмила повернулась к дочери, и в глазах впервые за долгое время мелькнула искра. — Смотреть, как он мается с этой съёмной однушкой? Как невеста от него уходит, потому что жить негде?
— Ты должна была спросить! — Татьяна ударила ладонью по столу. — Это не только твоё наследство, мам! У меня тоже есть права на папины вещи!
Людмила присела на табуретку, словно ноги не держали. Скульптура исчезла ещё вчера утром. Дима приехал с каким-то скупщиком — молодой парень в кожаной куртке, всё щёлкал телефоном и торопился. Дал деньги наличными — пятьдесят тысяч рублей. Дима обещал через месяц вернуть всё с процентами.
— Знаешь, что он мне сказал? — продолжала Татьяна, расхаживая по кухне. — «Бабуля, это же просто железяка. Лучше пусть приносит пользу, чем пыль собирает». Железяка! Папина награда за тридцать лет на заводе!
— Он не так думает, — слабо возразила Людмила. — Он просто… другое поколение. Для них главное — будущее, а не прошлое.
— Будущее? — Татьяна остановилась прямо перед матерью. — А что с нами будет, когда он спустит эти деньги на очередную авантюру? Ты же знаешь его! Помнишь кафе, которое он хотел открыть? А автомойку? Куда всё подевалось?
Людмила молчала. Помнила. Ещё как помнила. Но Дима так просил, так убеждал… Говорил, что на этот раз всё по-другому. У него есть план, есть партнёр надёжный.
— Я думала, что делаю как лучше, — прошептала она.
— Лучше? — Татьяна засмеялась, но смех вышел горький. — Ты бросила прах отца за горсть купюр. И ради кого? Ради того, кто даже спасибо толком не сказал?
Людмила подняла голову. В груди что-то сжалось — не от обиды, а от страха. А что если Татьяна права? Что если она действительно совершила ошибку?
— Мам, — дочь присела рядом, голос стал мягче. — Я не хочу ссориться. Но пойми: папа для меня тоже был всем. И эта скульптура… Это всё, что у нас от него осталось.
— У нас есть фотографии, — тихо сказала Людмила.
— Фотографии — это не то. — Татьяна покачала головой. — Скульптуру можно было потрогать. Она была настоящая. А теперь что? Теперь у какого-то коллекционера стоит на полке, а мы… Мы остались ни с чем.
За окном завыл ветер. Людмила посмотрела на пустую полку серванта и поняла: что-то изменилось навсегда. Дочь больше не смотрела на неё с прежним уважением. А Дима… Дима вчера даже не остался на чай, только деньги взял и убежал — «дела, бабуль, дела».
— Может, ещё не поздно, — сказала она. — Может, можно вернуть?
Татьяна медленно покачала головой:
— Поздно, мам. Поздно.
— Бабуль, ты как ангел-хранитель! — Дима ворвался в квартиру вечером, когда Людмила уже собиралась ложиться спать. Щёки у него горели от мороза, глаза блестели. — Этот Антон, с которым я договорился, он серьёзный бизнесмен. У него уже три точки работает!
Людмила молча поставила чайник. После разговора с Татьяной весь день ходила как в тумане. То подходила к серванту, то отходила. Привычка — искать глазами знакомый силуэт на полке.
— Слушай, какая схема, — Дима сел за стол, достал телефон. — Мы снимаем помещение в центре, делаем там кофейню с настольными играми. Молодёжь сейчас это любит. Вложения окупятся за полгода максимум!
— А если не окупятся? — тихо спросила Людмила.
— Бабуль, ну что ты! — Дима схватил её за руку. — Конечно, окупятся! Я же не дурак, всё просчитал. К лету уже прибыль пойдёт, я тебе твою скульптуру золотую куплю вместо той!
Людмила вспомнила, как отец принёс эту скульптуру домой. Торжественно, в коробке, завёрнутую в красную ткань. «За доблестный труд», — прочитал с таблички. Поставил на самое видное место и каждый день протирал пыль.
— Дим, а скульптура-то… Она не простая была. Папе её за заслуги дали.
— Да понимаю я! — Дима отпил чаю. — Но дедушка бы сам хотел, чтобы она пользу приносила, а не просто стояла. Он же практичный был, трудяга.
В дверях появилась Татьяна. Людмила даже не слышала, как она вошла.
— Ага, настолько практичный, что тридцать лет эту «железяку» берёг, — холодно сказала она. — Дима, ты хоть понимаешь, что натворил?
— Тёть Тань, ну чего ты? — Дима поднялся, попытался обнять тётю, но та отстранилась. — Я же не навсегда взял. Через пару месяцев всё верну сторицей!
— Через пару месяцев, — повторила Татьяна. — Как ту автомойку вернул? Или кафе?
— Это было другое! — вспыхнул Дима. — Тогда партнёры подвели. А сейчас я сам всё контролирую!
— Сам? — Татьяна посмотрела на мать. — Мам, ты хоть видела документы? Договор? Или опять поверила на слово?
Людмила молчала. Никаких документов не было. Дима сказал — оформим потом, главное деньги быстро нужны, помещение уходит.
— Бабуль, — Дима сел рядом, заглянул в глаза. — Ты же мне веришь? Я твой внучок. Я никогда тебя не подведу.
И Людмила кивнула. Потому что хотела верить. Потому что это был её Димочка, которого она растила, когда его родители работали. Которому читала сказки и варила манную кашу.
— Верю, — шепнула она.
Татьяна развернулась и ушла, хлопнув дверью.
Прошёл месяц. Людмила считала дни, как школьница до каникул. Дима звонил редко, всё обещал заехать — показать, как дела идут. Но не заезжал.
— Алло, бабуль? — голос у него был странный, усталый. — Слушай, там небольшая загвоздка вышла…
Людмила сжала трубку:
— Что случилось, Димочка?
— Да ничего страшного! Просто этот Антон… Оказывается, у него долги были. Кредиторы нагрянули, опечатали помещение. Но я уже с другим партнёром договариваюсь!
— А деньги? — еле слышно спросила Людмила.
— Деньги… Ну, они пока в деле. Но не переживай, я всё верну! Может, чуть позже, но верну!
После этого разговора Людмила три дня не ела. Сидела у окна, смотрела на двор, где играли дети. Всё казалось нереальным — и пустая полка, и Димины слова, и собственная глупость.
Татьяна приехала в субботу. Села напротив, долго молчала.
— Мам, я узнавала. Этот скупщик — барыга обычный. Скульптуру уже перепродал коллекционеру в Москву. За сто тысяч.
— Сто? — Людмила подняла голову. — Но Дима сказал, она стоит пятьдесят…
— Дима многое говорит. — Татьяна достала из сумки документы. — Я в интернете нашла аукционы. Такие скульптуры от трёхсот тысяч идут. Если в хорошем состоянии.
Людмила смотрела на цифры и не понимала. Триста тысяч? За их скульптуру? Значит, отец оставил им не просто память, а целое состояние?
— И что теперь? — спросила она.
— Теперь ничего. Сделка оформлена, деньги получены. Официально ты продала по рыночной цене. — Татьяна сложила бумаги. — Дима тебя обманул, мам. Сознательно.
В дверь позвонили. Дима стоял на пороге с букетом увядших хризантем и виноватой улыбкой.
— Бабуль, прости, что долго не приезжал. Дел много, представляешь…
— Проходи, — тихо сказала Людмила.
Он прошёл в кухню, увидел Татьяну:
— О, тёть Тань! Как дела? Я как раз хотел рассказать новости. Нашёл инвестора нового, солидного очень!
— Дим, — Татьяна показала ему документы. — Скульптура стоила триста тысяч. Минимум.
Дима побледнел, потом попытался улыбнуться:
— Ну… цены разные бывают. Я же не специалист по антиквариату.
— Не специалист? — Татьяна встала. — А зачем тогда советовал бабушке продавать? Зачем говорил, что это «железяка»?
— Я не думал… — Дима сел на табуретку, опустил голову. — Честное слово, я думал, она копейки стоит.
— А деньги где? — тихо спросила Людмила.
Молчание затянулось. Дима теребил края куртки, не поднимая глаз.
— Дим, где деньги? — повторила она.
— Вложил в криптовалюту, — еле слышно сказал он. — Думал, быстро подниму и верну с процентами. А курс… курс упал.
— На сколько упал? — спросила Татьяна.
— Почти до нуля.
Людмила медленно прошла к серванту, долго смотрела на пустую полку. Потом повернулась к внуку:
— Димочка, а ты хоть понимаешь, что сделал?
— Бабуль, я исправлю! Обязательно исправлю! — он бросился к ней. — Найду работу, буду отдавать частями…
— Частями, — повторила Людмила. — Тридцать лет отец эту скульптуру берёг. А ты за месяц всё спустил.
— Прости меня, — шептал Дима. — Прости, бабуль…
Но Людмила уже не слушала. Она смотрела на Татьяну и видела в её глазах то же, что чувствовала сама — пустоту.
— Мам, ты хоть понимаешь, что натворила? — Татьяна стояла у серванта, водила пальцем по пыльной полке. — Папа в гробу переворачивается.
Дима съёжился на стуле, крутил в руках телефон. Людмила молча наливала чай в стаканы — те самые граненые, что остались от папиного сервиза. Руки дрожали.
— Хватит уже! — внезапно вскинулся Дима. — Что вы на меня все напали? Я же не специально! Думал, что лучше будет!
— Лучше? — Татьяна развернулась к нему. — Для кого лучше? Для тебя, что ли?
— Для всех! — он встал, начал ходить по кухне. — Бабушка живёт на одну пенсию, в квартире ремонт не делался сто лет, а тут такие деньги просто пылятся!
— Не пылились, — тихо сказала Людмила. — Помнили.
— Что помнили? — Дима остановился. — Мёртвого человека? Дедушки уже десять лет нет, а вы всё за прошлое цепляетесь!
Татьяна шагнула к нему:
— Мёртвого? Это твой дедушка, который тебя на руках носил! Который в больницу бегал, когда ты ангиной болел!
— Я помню дедушку! — крикнул Дима. — Но он бы сам хотел, чтобы я жизнь устроил, а не железку на полке держал!
— Откуда ты знаешь, чего он хотел? — Людмила поставила стакан, чай расплескался. — Откуда, Дима? Ты с ним последние годы виделся два раза в год!
— Бабуль, ну зачем ты так…
— А ты зачем так? — она подошла к нему вплотную. — Зачем соврал про цену? Зачем сказал, что через месяц вернёшь?
Дима молчал, смотрел в пол.
— Отвечай! — потребовала Татьяна. — Ты знал, что скульптура дорогая?
— Подозревал, — еле слышно признался он. — Но не думал, что настолько…
— Подозревал, — повторила Людмила. — И всё равно меня обманул.
— Я не обманывал! Я просто… — Дима запнулся.
— Просто что? — Татьяна скрестила руки. — Просто решил, что старая бабка ничего не понимает? Что можно её развести, как лоха?
— Не говори так! — вскинулся Дима. — Я бабушку люблю!
— Любишь? — Людмила засмеялась, но смех вышел горький. — Знаешь, как любовь проявляется? Правдой. Заботой. Уважением. А ты что сделал?
Дима сел обратно, закрыл лицо руками:
— Я хотел как лучше…
— Для себя хотел как лучше, — отрезала Татьяна. — Деньги нужны были — и наплевать на всех остальных.
— Тётя Тань, ну зачем ты так жестоко? — он поднял голову, глаза красные. — Я же свой! Я же семья!
— Семья? — Татьяна подошла к матери. — Мам, скажи ему, что такое семья.
Людмила смотрела на внука и не узнавала. Где тот мальчик, которому она читала на ночь? Где тот юноша, который приносил ей первые зарплаты — «бабуль, купи себе что-нибудь красивое»?
— Семья, — медленно сказала она, — это когда не предают. Когда не врут. Когда спрашивают, прежде чем взять чужое.
— Я не брал чужое! — вспыхнул Дима. — Ты сама дала!
— После твоей лжи дала! — прикрикнула на него Людмила, и он вздрогнул. Она никогда на него не кричала. — Ты сказал, что через месяц вернёшь! Ты сказал, что это пустяк!
— Но я же не знал, что всё так обернётся…
— Не знал? — Татьяна села напротив него. — Дим, ты же взрослый человек. У тебя экономическое образование. Ты что, не понимал, что вкладывать все деньги в криптовалюту — это риск?
— Понимал, — прошептал он.
— Понимал, — повторила Людмила. — И всё равно рискнул. Моими деньгами. Папиной памятью. Нашим доверием.
В кухне стало тихо. Только тикали старые часы на стене — те, что папа починил незадолго до смерти.
— Что теперь будет? — спросил Дима.
— А что должно быть? — Татьяна пожала плечами. — Ты взрослый, сам разбирайся.
— Тёть Тань, но я же не специально! Помоги мне что-нибудь придумать!
— Ничего я тебе не буду помогать. — Татьяна встала. — Ты уже достаточно наломал дров.
Дима повернулся к бабушке:
— Бабуль, ну скажи что-нибудь! Ты же меня понимаешь!
Людмила долго молчала. Потом подошла к окну, посмотрела на двор, где когда-то играл маленький Дима.
— Понимаю, — тихо сказала она. — Понимаю, что больше тебе верить нельзя.
Дима ушёл, хлопнув дверью. Татьяна собирала со стола стаканы, звякала посудой громче, чем нужно.
— Мам, теперь хоть видишь, какой он на самом деле? — она поставила стаканы в мойку. — Эгоист и лжец.
Людмила сидела у окна, смотрела, как Дима садится в свою потрёпанную машину. Завёл с третьего раза, фары моргнули — и нет его.
— Тань, — позвала она дочь. — А ты помнишь, как папа эту скульптуру протирал?
Татьяна остановилась:
— Помню. Каждое воскресенье. Говорил, что она должна блестеть.
— Он так гордился ею. — Людмила провела рукой по подоконнику. — Рассказывал соседям: «Это за тридцать лет честной работы. За то, что ни разу не подвёл».
— Мам… — Татьяна подошла, села рядом.
— А я подвела, — продолжала Людмила. — Выходит, зря он мне доверял. Зря думал, что я сберегу.
— Ты не подвела. Тебя обманули.
— Одно и то же. — Людмила встала, подошла к серванту. — Знаешь, что самое страшное? Не то, что денег нет. И не то, что скульптуры нет.
— А что?
— То, что я поверила. — Людмила открыла дверцу серванта, достала старую фотографию — папа в рабочей форме, молодой, улыбается. — Поверила чужому человеку больше, чем тебе.
Татьяна молчала.
— Ты же предупреждала. Говорила — не делай этого. А я… — Людмила прижала фотографию к груди. — Я думала, что лучше знаю.
— Мам, не терзай себя.
— Почему не терзать? — Людмила повернулась к дочери. — Из-за моей глупости мы потеряли последнее, что от папы осталось. Из-за моей доверчивости.
— Не последнее, — тихо сказала Татьяна. — У нас есть память. И фотографии. И то, чему он нас научил.
— Чему научил? — горько усмехнулась Людмила. — Честности? Но я оказалась нечестной с тобой. Трудолюбию? Но я поверила в лёгкие деньги.
Татьяна подошла, обняла мать:
— Мам, ты хотела помочь. Это не преступление.
— Хотела помочь чужому, — прошептала Людмила. — А своих предала.
Они стояли обнявшись посреди кухни, и Людмила понимала: что-то сломалось навсегда. Не только скульптура исчезла — исчезла её уверенность в том, что она правильно живёт.
— Тань, а ты меня простишь? — спросила она.
— Мам, да что ты…
— Скажи честно. Простишь?
Татьяна долго молчала. Потом сказала:
— Прощу. Но не забуду.
— И правильно, — кивнула Людмила. — Не забывай. Чтобы я больше таких глупостей не делала.
Вечером, когда Татьяна ушла, Людмила села к столу и написала письмо. Коротко, без лишних слов: «Дима, я больше не могу тебе помогать. Не потому, что не люблю. А потому, что любовь без границ — это не любовь. Это потворство. Прости меня за то, что поздно это поняла».
Письмо она не отправила. Просто положила в ящик стола — рядом с папиной фотографией.
На полке серванта так и осталась пустота. Людмила больше не пыталась её чем-то заполнить. Пустота напоминала — о доверии, которое нельзя раздавать просто так. И о цене, которую иногда приходится платить за чужие мечты.
