— Зачем суп-то варишь? Тут же эти банки с говяжьим гуляшом стоят. Открыл, разогрел — и готово!
Нина медленно положила нож на разделочную доску и оглянулась на мужа. Григорий сидел в кресле, уставившись в телевизор, словно только что сказанная им фраза была вовсе не важной.
— Банки-шманки. Сорок лет варю — и буду варить, — ответила она, продолжая шинковать лук.
— Дело твоё, — пожал плечами Григорий. — Только я не понимаю, зачем столько возни. Суп и суп. Лишь бы в желудке что-то плескалось.
Кухонные часы отстукивали время так громко, что Нина почти физически ощущала, как утекают минуты её жизни. Сорок лет. Сорок лет она кормила этого человека, который даже не понимал разницы между домашним супом и консервами.
— А знаешь, Гриш, — сказала она, бросая морковку в кастрюлю, — может, ты и прав. Может, и не стоит возиться.
Григорий оторвался от телевизора:
— Ты это чего? Приболела, что ли?
— Здорова как лошадь. Просто подумала… Какой смысл?
— В чём? — Григорий вытянул шею, будто пытаясь разглядеть в её словах какой-то подвох.
— В супе этом. В готовке. Вечно у плиты. А тебе всё равно — хоть консервы, хоть… — она замолчала, глядя в окно, где уже начинали желтеть листья старой берёзы.
— Да ты чего это? — Григорий встал и подошёл ближе. — Какие мухи тебя покусали? Нин, ты чего?
— Ничего, — она вытерла руки о передник. — Завтра сын с невесткой приедут. Наготовлю побольше, чтоб им с собой дать…
— Опять будешь над кастрюлями колдовать, — проворчал Григорий. — Они приедут, набьют животы и домой. Толку-то?
— А какой толк от моей готовки вообще? — вдруг резко спросила Нина. — Вот ты когда последний раз спасибо сказал за обед? За ужин? За пирожки, которые любишь?
Григорий замер с открытым ртом.
— Так это… А чего говорить-то? И так понятно.
— Понятно, — кивнула Нина. — Очень понятно.
Она вытащила из холодильника говядину, которую собиралась добавить в суп, и положила обратно в морозилку.
— Ты чего это делаешь? — спросил Григорий.
— Решила, что банки с гуляшом — это не такая уж плохая идея, — ответила Нина и улыбнулась так, что Григорию стало не по себе. — Открыл, разогрел — и готово.
— Да ну тебя, — махнул рукой Григорий и вернулся к телевизору. — Каприз какой-то.
— Каприз, — эхом отозвалась Нина, глядя на недоваренный суп. Она взяла кастрюлю и вылила всё содержимое в мусорное ведро. Звук был такой громкий, что Григорий вздрогнул в своём кресле. — Сорок лет капризничаю.
Вечером, когда Григорий спросил, что на ужин, она молча поставила перед ним банку консервов и микроволновку.
— Ты это серьёзно? — он посмотрел на неё с недоумением.
— А ты думал, шутки шучу? — Нина сняла передник. — Сорок лет у плиты — это, знаешь ли, Гриш, не шутки. Захотелось отдохнуть.
— От чего отдохнуть-то? — Григорий тупо смотрел на банку. — Ты ж дома весь день.
Нина глубоко вздохнула, словно пытаясь справиться с тем, что рвалось из неё наружу.
— Сорок лет, — тихо повторила она. — И ни разу не слышала «спасибо за вкусный обед, Нина». Только «когда уже есть будем» да «что так мало положила».
Григорий смотрел на Нину, как на заговорившую табуретку. Она взяла вязание и ушла на веранду, оставив его наедине с банкой и микроволновкой.
— Нин, ты чего? — крикнул он ей вслед. — Какая муха тебя укусила?
Нина не ответила. Спицы мелькали в её руках, как продолжение пальцев. Сколько свитеров, шарфов, носков она перевязала за эту жизнь? Соседка Зоя часто говорила: «Ты, Нинка, как наша заводская фабрика — и накормишь, и оденешь».
Григорий выглянул на веранду, держа в руках открытую банку.
— А как её разогревать-то?
— Ты пятьдесят лет на свете живёшь и не знаешь, как еду в микроволновке разогреть? — Нина даже не подняла глаз от вязания. — Переложи в тарелку и на две минуты включи.
Вскоре из кухни послышалось сердитое бурчание и звон посуды. Нина улыбнулась краешком рта. За сорок лет она ни разу не видела, чтобы муж брал в руки поварёшку.
— И соль где? — донеслось из кухни.
— Там, где всегда была, — ответила Нина, не прерывая своего занятия.
— Да нет тут ничего!
— В шкафчике над плитой. Где соль стояла последние тридцать семь лет.
Наконец, Григорий устроился за столом на веранде с тарелкой разогретого гуляша. Он зачерпнул ложкой, попробовал и скривился.
— Что за гадость? Как это есть можно?
— Вот и я думаю, — Нина оторвалась от вязания. — Как можно предпочесть это домашнему супу? Открыл, разогрел — и готово, да?
Григорий посмотрел на жену, и что-то в его взгляде изменилось.
— Слушай, ну я же не в этом смысле…
— А в каком? — Нина неторопливо перебирала спицами. — Сорок лет готовлю для тебя, Гриш. Суп, борщ, котлеты, пельмени лепила. Мать твоя приезжала — пирогами кормила. Сын с невесткой в гости — стол накрывала. А ты хоть раз спасибо сказал?
Григорий смотрел в тарелку с гуляшом, словно искал там ответ.
— Да я как-то… не задумывался. Думал, так и должно быть.
— Должно, — кивнула Нина. — Должна я тебе, значит. Всем должна. А мне кто должен?
На следующее утро завтрак не появился на столе. Григорий долго сидел, глядя на пустую столешницу, затем поднялся и открыл холодильник. Внутри оказалось на удивление пусто — несколько яиц, молоко, хлеб.
— Нин, а где всё?
Нина, одетая не по-домашнему, накрашенная, возилась с причёской перед маленьким зеркалом в прихожей.
— Чего там всё должно быть? — отозвалась она. — Яйца есть, сделай яичницу.
— Я?! — Григорий выглядел так, будто ему предложили построить ракету. — Да я отродясь не готовил!
— Время пришло, — улыбнулась Нина, — тебе шестьдесят два, Гриш. Пора бы научиться.
Дверь за ней закрылась, оставив Григория в растерянности.
Через окно он видел, как Нина идёт по дорожке к калитке. Её спина прямая, походка лёгкая, совсем не старушечья. Куда она направилась? За сорок лет совместной жизни был ли хоть один день, когда она не крутилась с утра до вечера у плиты, не стирала, не убирала?
Яичница получилась комковатой. Григорий разбил три яйца, но часть скорлупы всё-таки попала на сковороду. Выковыривая её ножом, он покраснел от усилий и злости.
Вернулась Нина только к обеду. В руках у неё были небольшие пакеты.
— Ты где была? — почти закричал Григорий.
— У Зойки посидела, — спокойно ответила Нина. — Чайку попили, поговорили. А ты чего такой взъерошенный?
— А то ты не знаешь! — Григорий кивнул на кухню, где грязная сковородка и нож так и лежали на столе. — Я тут с твоей яичницей чуть с ума не сошёл!
— С моей? — Нина приподняла брови. — По-моему, ты для себя её жарил. И что сложного-то? Разбил, посолил, поджарил.
— Да там скорлупа попала, — буркнул Григорий. — И соль я просыпал.
— Бывает, — пожала плечами Нина. — Я, когда готовить училась, тоже не с неба знания получила. А сын с Аней скоро приедут, часа через два. Ты б прибрался.
— Я?! — снова изумился Григорий. — А ты?
— А я устала, — просто ответила Нина и прошла в спальню, где прилегла на кровать, даже не сняв уличную одежду.
Григорий потоптался у кровати, бормоча что-то про женские капризы, но в конце концов поплёлся на кухню.
Когда сын с невесткой приехали, их встретил странный запах горелого.
— Папа, ты что, готовишь? — удивился сын, входя в дом. — А где мама?
— Да вон она, отдыхает, — проворчал Григорий, выглядывая из кухни. На нём был Нинин передник, а лоб измазан чем-то тёмным.
— Мам, ты заболела? — озабоченно спросил сын, заглядывая в спальню.
— Здоровье отличное, — улыбнулась Нина, вставая с кровати. — А вот папа решил нас покормить.
— Да не решал я ничего! — взорвался Григорий. — Просто ты… ты…
— Что я? — Нина встала в дверях кухни, скрестив руки.
— Ты меня наказываешь, — пробормотал Григорий. — За то, что спасибо не говорил. Но это нечестно, Нин. Я же не повар какой-то, я…
— А я повар? — спросила Нина тихо. — Я кулинарный техникум заканчивала? Я от рождения у плиты стояла? Я так же, как и ты, ничего не умела, когда замуж вышла. Только мне пришлось научиться. Потому что иначе кто бы нас кормил? А ты за сорок лет даже яичницу не научился готовить.
Аня, невестка, переводила взгляд с Нины на Григория и обратно, будто смотрела теннисный матч.
— Мам, да ладно, — примирительно начал сын, — папа же не со зла…
— Конечно не со зла, — подтвердила Нина. — Просто он так привык. Дома всё само собой делается. Само готовится, само убирается.
— А что сейчас на плите горит? — вдруг принюхалась Аня.
Григорий подскочил к плите и схватил сковородку, на которой что-то отчаянно дымилось.
— Я хотел котлеты пожарить, — сказал он, бросая сковородку в раковину. — Они из морозилки, уже готовые вроде…
— Еле отскребла, — вздохнула Аня, отмывая сковородку от остатков котлет, которые Григорий умудрился превратить в угольки. — А вы что, серьёзно поссорились?
Нина сидела за столом, наблюдая за невесткой. Сын с отцом ушли в гараж — Григорий вызвался показать какую-то новую удочку.
— Не поссорились, — ответила она. — Просто я устала быть невидимкой. Сорок лет за плитой — и ни разу не услышала «спасибо за обед». Понимаешь?
Аня кивнула. Её руки ловко орудовали губкой.
— Понимаю. Мой тоже не всегда замечает. Прибежит с работы, поест — и за компьютер. Я иногда нарочно что-нибудь не доделываю — чтобы заметил.
— А я всё всегда доделывала, — Нина улыбнулась своим мыслям. — Думала, что так правильно. А теперь вот сижу и думаю — может, надо было сразу приучать?
Они пили чай, когда вернулись мужчины. Григорий выглядел непривычно задумчивым.
— Мам, — сказал сын, — а давай мы с Аней вас на выходные заберём к себе? Отдохнёшь от этого… — он покосился на отца, — от всего.
— Не надо, — покачала головой Нина. — Своя корова — своя вонь, как бабки наши говорили. Сами разберёмся.
Сын переглянулся с женой, и в этом взгляде была тревога.
— Тогда хоть продуктов возьмите, — Аня начала выкладывать из сумки свёртки. — Я тут котлет вам привезла настоящих и курицу запечённую. И вообще, может, вам помощницу какую-нибудь найти? Ты не обижайся, мам, но тебе шестьдесят скоро. Имеешь право на отдых.
— Да какие шестьдесят! — возмутилась Нина, хотя в глазах мелькнула искорка. — Мне до пенсии ещё работать и работать.
— На какой ещё работе? — вмешался Григорий. — Ты ж дома всегда.
В комнате повисла тишина.
— Вот видишь, — тихо сказала Нина, глядя на сына. — Он даже не считает, что дом — это работа. Стирка, готовка, уборка… Это всё так, пустяки.
Григорий побагровел.
— Я не это имел в виду!
— А что ты имел в виду, Гриша? — Нина повернулась к нему. — Сорок лет вместе живём, а ты даже не знаешь, где соль стоит. Где банки с вареньем хранятся. Как яичницу пожарить. Ты всегда думал, что это пустяки, женские дела. А на самом деле — это труд. Тяжёлый. Каждый день.
— Да знаю я! — рявкнул вдруг Григорий так, что все вздрогнули. — Думаешь, не вижу, как ты крутишься? С утра до вечера на ногах. Я просто… привык, что ты всё умеешь. Что у тебя всё получается. Я… я ж неумёха. Ты ж знаешь.
— Ты не пробовал никогда, — сказала Нина уже мягче. — Потому и не умеешь.
Сын с Аней переглянулись и начали собираться, чувствуя, что им лучше оставить родителей наедине.
— Вы что, уже уезжаете? — удивилась Нина. — Так быстро?
— Да у нас там… дела, — неловко соврал сын. — А котлеты и курицу оставляем. Пап, ты разогреть-то хоть сумеешь?
Григорий насупился, но кивнул.
Когда за детьми закрылась дверь, Нина стала перекладывать принесённую еду в контейнеры.
— Ужинать будешь? — спросила она у мужа.
— Не знаю, — пробормотал Григорий. — А ты что, опять не готовишь?
— Я решила взять отпуск, — сказала Нина. — За сорок лет поварского стажа положен, наверное?
Григорий смотрел на неё так, словно видел впервые.
— Нин, — сказал он, и голос его дрогнул, — ты же не уйдёшь? К Зойке своей или ещё куда…
Нина замерла с контейнером в руках.
— А ты боишься?
— Боюсь, — неожиданно честно ответил Григорий. — Что я без тебя делать буду? Я ж совсем… никчёмный.
— Григорий, — голос Нины стал строже, — тебе шестьдесят два года. Ты всю жизнь кормил семью, дом построил, сына вырастил. Какой же ты никчёмный?
— В быту, — уточнил Григорий. — Я даже не знаю, как стиральную машинку включать.
Нина покачала головой. Она вытерла руки о передник и посмотрела на мужа внимательно.
— Вот и научись, — сказала она. — Я же как-то научилась всему. Без интернетов ваших, без видеоуроков. Методом проб и ошибок.
— А ты… — Григорий запнулся. — Ты мне поможешь?
— В чём?
— Научиться, — он вдруг почувствовал себя неуклюжим подростком. — Я хотя бы готовить научусь. Чтобы ты могла… отдыхать иногда.
Нина улыбнулась. В её глазах блеснуло что-то, похожее на слёзы, но она быстро отвернулась.
— Я в магазин схожу, — сказал вдруг Григорий. — На ужин что-нибудь… Ну… Я попробую.
Нина проводила его удивлённым взглядом. В последний раз Григорий ходил в магазин самостоятельно лет десять назад, когда она лежала с воспалением лёгких.
Когда Григорий вернулся из магазина, запыхавшийся, с двумя тяжёлыми сумками, Нина сидела на веранде с вязанием.
— Я решил суп сварить, — объявил он, выкладывая покупки на стол. — Всё моё детство от мамы слышал: «Вот Ниночка — золотые руки, суп у неё никогда не пригорает». Так и думал, что это какое-то женское колдовство.
Нина подняла голову от вязания и с интересом наблюдала, как муж неуверенно достаёт кастрюлю.
— И что купил для супа? — спросила она, не двигаясь с места.
— Ну… Картошку, морковку, — начал перечислять Григорий. — Лук этот… репчатый. Петрушку. И курицу.
— А лавровый лист? Перец горошком? Соль? — Нина отложила вязание.
— В шкафчике есть, — уверенно сказал Григорий. — Я помню, где соль.
Нина улыбнулась и снова принялась за вязание, словно специально давая мужу возможность справиться самому.
Из кухни доносились странные звуки: сначала робкое бренчание посуды, потом решительное стук-стук ножа о доску, потом ругательства и звон упавшей крышки.
— Помочь? — крикнула Нина.
— Нет! — донёсся решительный ответ. — Я сам!
Она потянулась к приёмнику и включила музыку — старый советский шлягер, который они слушали, когда только-только поженились. Мелодия заполнила веранду, и Нина начала тихонько подпевать.
Через час с небольшим Григорий появился в дверях. Фартук Нины был ему явно маловат и смешно обтягивал живот. На лбу — след от бульона, руки красные от горячей воды.
— Суп готов, — объявил он с такой гордостью, словно сдал экзамен. — Будешь?
Нина отложила вязание и прошла на кухню. На столе стояли две тарелки, полные золотистого бульона с плавающими кусочками моркови и картошки. Пахло на удивление аппетитно.
— Садись, — сказал Григорий, отодвигая для неё стул. — Пока горячий.
Нина осторожно попробовала. Суп оказался довольно вкусным — не пересолен, не недосолен. Курица не разварилась. Овощи нарезаны крупновато, но зато все кусочки примерно одинаковые.
— Ну как? — нетерпеливо спросил Григорий. — Съедобно?
— Очень даже, — искренне удивилась Нина. — Талант у тебя, Гриш.
— Скажешь тоже — талант, — смутился Григорий, но было видно, как он расцвёл от похвалы. — Первый раз такое делаю, понимаешь? И оказалось… не так уж сложно. Я-то думал, это какая-то высшая математика.
Они ели в тишине, изредка поглядывая друг на друга. Нина заметила, как внимательно муж следит за её реакцией, словно каждая ложка супа была вопросом, на который он ждал ответа.
— Спасибо, Гриш, — сказала она, когда доела. — Вкусно.
Григорий просиял, будто услышал лучший комплимент в своей жизни. Потом вдруг посерьёзнел.
— Прости, — сказал он, глядя в свою тарелку. — Не понимал я… Сколько труда в этом… в обычном супе.
Нина протянула руку и коснулась его плеча.
— Будешь теперь дежурным по кухне? — улыбнулась она.
— По средам и пятницам, — ответил он неожиданно серьёзно. — Договорились?
Нина молча кивнула. Она смотрела на мужа и думала, что, может быть, не так уж поздно начинать всё заново — в шестьдесят, когда за плечами целая жизнь.
— А завтра я блины испеку, — сказала она, вставая из-за стола. — Твои любимые, с яблоками.
— С вишнёвым вареньем, — поправил Григорий и добавил: — А я посуду помою
