— Сколь раз тебе говорила, не ходи одна в лес, не ровен час, медведя повстречаешь. – Матрена, не на шутку испугавшись, выговаривала дочке Алевтине про все ее похождения. — На прошлой неделе до самой ночи ждала тебя… куда же это годно?
— А я не одна, мы с девчатами наведались, там, за Трёшкиной балкой – ух, какая ягода! Где бы такую набрали? Или забыла? Варенье-то сварено.
Алевтина, двадцати лет от роду, бойкая, крепкая девка, хвасталась таежной добычей. Ягода в тайге, и в самом деле, крупная, да такая спелая… такую ягоду и на продажу можно.
Матрена так и делала: наберёт ведро и в деревню, а там на автобус, да в район – и на остановку, где проезжающих много, глядишь и деньги есть. Жила Матрена по старинке, хоть и год уже 1970-й на дворе, а у нее всё как будто полвека назад. Сына своего Матрена еще с той, Великой Отечественной, не дождалась, и мужа не дождалась. Да она бы весь век готова была ждать, только сгинули они. Сыну-то всего девятнадцать было в сорок пятом.
Да и сама она тогда еще была молодая, а осталась вдовой. И вдруг в году пятидесятом располнела Матрена, ходит, покачиваясь, бока округлились. Бабы поглядывают, шепчутся, чего-то она раздобрела, уж не дитё ли под сердцем носит?
— Да какое дите? – удивлялась соседка Глафира. — Одна живет, да и годов ей сколь?
— Тю-юю, сорок пять, кажись, — подсчитали бабы, — вон у бабки Сметаниной так в сорок семь дочка родила…
Почесали языки и забыли. А Матрена молчит. Тут уж по-хорошему стали подкатывать к ней. – Мотя, ты чего такая? Не мутит тебя?
— Ох, мутит. Да и тяжело мне, — призналась Матрена.
Ну и всё понятно, рожать будет. Только от кого? В поле идут – про Матрену говорят, на ферму придут – тоже Матрену вспомнят. Мужиков-то на перечет в деревне, вот и гадают – от кого.
Матрена же как кремень – даже намека нет. Да и не видели, чтобы с кем-то якшалась, не захаживал к ней никто. Так и осталась деревня в догадках. Некоторые посмеивались, да говорили, что от лешего это, любит ведь в лес ходить по ягоду, вот может там и сошлась с кем.
А потом Алька родилась — крепенькая девчонка, горластая, шустрая. Так и выросла под присмотром Матрены.
И стережёт она дочку, как пес цепной, боится потерять, одна ведь осталась. На стене портреты мужа и сына молоденького, что не вернулись с фронта. А тут Алька щебечет, выходилась девка под материнским присмотром.
Но это ладно. Вот боязно Матрёне, что в лес шастает без спроса, уж больно любит она ягоду собирать, видно в этом деле в Матрёну пошла.
И вот пролетела еще неделя. Алька с подружками снова с утра убежала за брусникой, Матрёна только руками всплеснула и пообещала проучить, хоть и девка взрослая. Села она на лавку, вспомнила мужа и сына, перед глазами сразу туман – жалко их. С мужем понятно все было, пришло извещение. А вот сынок Васенька… сначала написали, что пропал без вести, и она наделялась, что жив. А потом уже пришло письмо, что пал геройски. Но Матрена не хотела верить, хоть и столько лет прошло. До сих пор, нет-нет, да и придет в голову мысль, а вдруг… хотя не может такого быть.
К обеду прибежала Алька, волосы растрепаны, рукав у блузки порван, и сама испуганная.
— Ой, никак беда стряслась, — сказала Матрена и села на лавку.
— Ой, маманя, медведь объявился, вышел как раз на ту поляну, где мы были… Побежали все с криками, а я… упала… блузку вот порвала… сама оцарапалась… а он на меня идет. Ну все, думала, конец пришел… а тут кто-то кинулся на него, давай отвлекать…
— Кто кинулся?
— Не знаю, грязный какой-то, лохматый, а сам, видно, сильный такой… сначала клюкой махал, а потом медведь до него добрался, а я поднялась… а он мне кричит: беги, беги… вот и побежала. Девчат догнала, вон председателю уже доложили, пусть охотников зовет, а то ведь пропадет человек тот…
— Да что за человек? Охотник что ли?
— Да вряд ли, без ружья он был.
Матрена видит, что дочка напугана, заставила переодеться, да давай отваром отпаивать, а сама про того заступника думает, кто же это такой, лохматый, да грязный, на медведя кинулся, дочку спас.
Помнится, еще по весне дед Макар болтал, что поселился в тайге мужик какой-то, живет себе, серу добывает, даже продавал как-то деревенским. А то еще его на лесозаготовках видели, молчаливый такой, тоже работал, правда, недолго. А потом снова исчез, забыли про него.
Матрена всю ночь не спала, охала, переживая за дочку. Уж лучше бы замуж вышла, чем по тайге бегать, все-таки семья и муж защитник будет. А тут вот еще защитник появился, что так бесстрашно кинулся на медведя… жив ли он, сердечный, мужик тот…
Матрена за годы одиночества привыкла советоваться только с самой собой. Сядет, подумает, как лучше сделать, так и действует. Вот и в этот раз, встав раненько, быстро управилась, наказала Альке чуть позже еще кур покормить, а сама отправилась со двора.
— Ты куда, мам? – крикнула вслед Алька.
— В район мне надо, купить там кой чего, а ты поешь перед работой.
Ни в какой район она не поехала. Минуя деревню за огородами, чтобы подальше от любопытных глаз, пошла прямиком через ложбинки, через молодые сосны к опушке, а потом дальше — вглубь.
Художник Ирина Рыбакова (https://cdn.culture.ru)
То, что медведь ходит поблизости – не испугало ее, с детства осторожная была. Больше всего ей сейчас хотелось ту избушку найти, где чужак поселился. Давненько она о нем думает, будто догадки какие.
Избушку долго искать не пришлось, вышла она к ней – и сердце ёкнуло. Оконце крохотное, сама от времени потемневшая, может с самого начала века стоит тут. Кругом ни души, тихо, только птицы щебечут. Подошла, дверь толкнула – открылась. Полумрак в сторожке, сразу и не разглядишь, есть там кто или нет.
Лежанка из досок сколоченная, овчиной застеленная, а на ней человек. Страх закрался, стала она всматриваться в лежащего, будто кого узнать хотела. А он голову повернул, глядит на нее, а сам весь израненный, видно, хорошо медведь потрепал его.
— Мотя, ты ли? – хриплым голосом проговорил хозяин сторожки.
— Я это, я. А ты кто будешь? Откуда знаешь меня?
— Сразу узнал. Ждал я тебя. Думал с самой весны: вот пришла бы, я бы все и рассказал.
— Так вот и пришла я. Это ты дочку мою от медведя спас? – спросила женщина.
— Как она? Испугалась поди?
— Да уж прошло всё, не отпущу теперь более в лес.
Матрена, увидев бедственное положение хозяина сторожки, попыталась помочь ему. – Печку надо растопить, да воды нагреть, раны твои промыть. А лучше к дохтору тебя…
— Присядь, Мотя, посиди рядышком – легче мне станет. Не узнаешь меня?
— Не узнаю… так-то знакомо вроде…
— Игнат я. Скороходов Игнат… помнишь? Обидел я тебя тогда, посмеялся, молодой дурак был…
Матрена ахнула. – Игнат… ты ли это? Как же так? Не узнать тебя…
Давно не стриженный, с бородой, с заострёнными чертами лица и глубокими морщинами, он был похож на старика, хотя ему чуть больше сорока лет.
— Ох, Игнат, я а ведь чего думала… сына своего Васеньку думала встречу, всё надеялась, может жив, да затерялся где… ан нет, не случилось чуда… а вот тебя не думала тут встретить…
Она снова стала суетиться, перевязывать раны.
— Брось, Мотя, недолго мне, лучше поговори со мной, или меня послушай, покаяться хочу.
— Да в чем же тебе каяться?
— Прости, полез я тогда к тебе смеха ради… грешным делом подумал: одна ведь, поди хочет, да не откажет… вот и подловил тебя тогда на ферме у скирды… помнишь? Приезжали мы тогда из района помочь вашему колхозу. Ну вот я и помог, приглядел тебя, и не постеснялся, что по годам ты старше меня…
— Старше, Игнаша, старше на двадцать с лишним годков. Ты ведь мне показался тогда на мужа моего покойного похож, сердце зарделось, вот и дала слабину.
— Нет, Мотя, это я тогда нахально тебя, силой…
— Нет, Игнаша, нет, я хоть и упиралась, а не против была, так что не вини себя… у меня Алька теперь…
— Знаю, видел, как-то по утру рано в огород твой заглядывал, вот и видел ее… она на мать мою покойную похожа, сразу понял, что дочка она мне.
— Игнат, давай позову народ, да помогут тебе к дохтору…
— Погоди, Мотя, я не все рассказал… так хотел тебе рассказать… вот ты и пришла сама… Непутёвый я оказался, и жизнь моя непутёвая. Вот как вернулся в район, так и загремел вскоре за решетку. А попался на пустяке: пару мешков украл, да за бутыль выменял. Строго со мной, конечно, обошлись, но ведь сам виноват.
А как вышел, так дорога обратно, как по накатанной – через год снова в тюрьму. Поболее срок был. Потом еще два раза сидел, то за угон, то за драку. Но ни одну душу я не загубил, кроме своей. И нынче тоже ищут меня, теперь уж я точно не виноват, заступился за одного дуралея… а меня же и винят.
— Так разберутся, Игнаша, ты только допусти дохтура…
Он посмотрел на нее, в глазах слезы блеснули. Матрена взяла его за руку, поняла, что так ему легче. И самой ей как-то легче стало. Третий мужчина в ее жизни, за которого она тоже переживает. Отца своего не знала, рано умер, поэтому мужа своего любила и уважала, как единственного мужчину, а потом сын стал тоже главным в ее жизни. Ни того, ни другого нет. И только Игнат, который завалил ее тогда у скирды, а она не стала упираться, поддалась ему и слова не сказала. И то, о чем думала, случилось: зачала она ребенка. И теперь Алевтина и опора в жизни и ее надежда.
— Тут где-то охотники наши, медведя ищут, позову я их, пусть тебя хотя бы ко мне перенесут, раз уж в больницу не хочешь.
— Не хочу, Мотя. А к тебе… если не побрезгуешь…
К обеду хозяина сторожки привезли к Матрене домой. Дед Макар слегка погонял коня, чтобы не слишком растрясло болезного. Также осторожно внесли в дом, и Матрена распорядилась положить к ней на постель, на воздушную перину и на пухлые подушки.
Дед Макар намекал про больницу, но Игнат только мотал головой, отказываясь. А когда Макар ушел, признался: — Не хочу я, Мотя, в тюрьму, не хочу больше. А то, что меня посадят, как только подлечат, в том я не сомневаюсь. Свернулась моя жизнь, как цигарочка, и сотлела вся.
Матрена суетилась, обтирала его полотенцем, грела воду, поила отваром, и все надеялась, что оклемается.
К вечеру все-таки привезли доктора, не могла Матрена смотреть, как человек на глазах угасает, надеялась, что спасти можно. Но Игнат, выслушав, наотрез отказался ехать в больницу.
— Не трогали бы вы меня, оставь, мил человек, дай по-человечески еще одну ночку провести.
Матрена снова стала отваром поить, Алевтина испуганно наблюдала за матерью и поглядывала на чужака. Узнала она его, и непонятное чувство охватило её: и благодарность за спасение, и любопытство, чего мать так с ним возится. Понятно, отблагодарить хочет, но кажется, будто ниточка какая-то связывает их.
— Ну чего глядишь? – спросила Матрена. – Помогай! – И вручает ведро. – Беги, воды накачай еще.
Всю ночь Матрена просидела у постели Игната, свою кровать она ему уступила. – Не обижаюсь я на тебя, Игнаша, рада, что случилось у нас, хоть и совестно мне было, ты ведь моложе меня на сколь годочков… зато дочь у меня.
— Знать бы наперед, да жениться на тебе, Мотя, глядишь, человеком прожил бы… дочку растил бы. А так… никчемная моя жизнь… собакой жил, так хоть помру как человек, да еще в твоем доме, на постели твоей, это ли не радость.
Утром Игнату стало совсем худо. В это время пришли к ним два охотника отец и сын Пономаревы. Старший Николай сразу сказал: — Прогнали медведя, видно, ушел косолапый далеко в тайгу. И то правда, чего ему тут делать, в кои-то веки к людям вышел.
— Не бойся, мы еще проверим все тропы, так что не нападет он на тебя, — сказал Сергей Пономарев, сын Николая, обращаясь к Альке. Оба они охотники. И так этот Сергей посмотрел на Альку, будто одним взглядом хотел защитить. Всё это Матрена заметила тоже.
Старший Пономарев ушел, а Сергей еще задержался, вышли они во двор с Алевтиной, будто переговорить. Матрена снова к Игнату, а он прощается с ней. И улыбка у него. – Дочку хоть в конце жизни увидел, сам себя лишил радости, так хоть сейчас душу порадовать. Ты, Мотя, проводи уж меня в последний путь, не побрезгуй… у меня там в кармане деньги, возьми, это я заработал нынче летом, забери все.
Матрена вышла из дома на крыльцо, горло будто сдавило, заплакать хочет и не может, сил нет. Платок с головы стянула, дышит глубоко.
— Мама, чего ты? – Алька к ней кинулась. – Скажи, кто он?
— Отец это твой. – Ответила Матрена. Потом взглянула на растерянного Сергея и на Алевтину и сказала: — А вы, дети, живите. Жизнь-то другая нынче, лучше жизнь-то.
***
Похоронила Матрена Игната Скороходова, упокоилась его одинокая намаявшаяся душа. Больно было Матрене, что вот так встретилась с отцом ее единственной дочки Алевтины. И радостно было, что проводила она его как человека, и что сам он рад был, что дочь у него. Потому как кроме Матрены и Алевтины ни одной родной души.
Шумит тайга, подступы к деревне надежно оберегают охотники. А если по ягоду – так всей гурьбой, чтобы косолапый врасплох не застал.
Год прошел, ягода также манит. Теперь Аля в тайгу вместе с мужем ходит. А муж у нее Сергей Пономарев, тот самый охотник.
В деревне разное про Матрёну говорили, охали, какой поворот в жизни у нее оказался, но осуждать не смели. Давно это было, время спишет. Да и в чем она виновата, кроме как дитё от молодого парня родила. И ни одного упрека, и никому не сказала и его не винила. А то, что жизнь его так сложилась, так это уж он сам распорядился.
