— Ну что, Олечка, сегодня я тебе приготовила твоё любимое! — свекровь Галина Петровна появилась на пороге кухни с таким торжественным видом, словно вручала мне Нобелевскую премию.
Я замерла, держа в руках пакет с продуктами. В воздухе плыл насыщенный аромат — что-то жареное, с луком, с подливкой. Мой желудок тут же скрутило предупреждающей судорогой.
— Галина Петровна, я же говорила… у меня аллергия на…
— На что? — она прищурилась так, что морщинки у глаз собрались в недоверчивые лучики. — На вкусную еду?
Андрюша, мой муж, сидел за столом и делал вид, что изучает экран телефона с интересом археолога, обнаружившего письмена древних шумеров. Классическая поза мужчины, который очень не хочет участвовать в женском конфликте.
А конфликт назревал уже второй месяц — с тех пор, как мы переехали к родителям Андрея. Временно, конечно. Просто наша ипотечная квартира оказалась с сюрпризом: застройщик обанкротился, дом заморозили, деньги зависли где-то между судами и счетами. Классическая история, только когда читаешь про неё в новостях, никогда не думаешь, что сама окажешься героиней такого репортажа.
— Приходите к нам, милые, — сказала тогда Галина Петровна. — У нас квартира большая, комнат хватает, зачем деньги на съёмное жильё выбрасывать?
И правда, трёшка у них просторная, нам выделили целую комнату. Проблема была не в квадратных метрах. Проблема была на кухне.
— Галина Петровна, — я положила пакет и села напротив свекрови, — я не капризничаю. У меня действительно непереносимость лактозы и реакция на глютен. Это подтверждено анализами.
— Анализы, — она фыркнула так выразительно, что Андрюша еще глубже погрузился в свой телефон. — В моё время таких анализов не было, и все были здоровые. А сейчас что ни девушка — так у неё непереносимость. То одного нельзя, то другого. А чем питаться-то тогда?
— Овощи, фрукты, мясо, рыба…
— Это всё без хлеба, без сметаны, без сливочного масла? — она посмотрела на меня с искренним состраданием, словно я сообщила, что собираюсь питаться исключительно древесной корой. — Да это ж не жизнь, Олечка, а мучение!
Я вздохнула. Объяснять было бесполезно. Для Галины Петровны её кулинарный мир был незыблемым храмом. Тефтели в сметанном соусе, котлеты с подливкой, запеканки с сыром, пироги с капустой, блины на молоке — её фирменные блюда, которыми она кормила семью тридцать лет. И каждое из них было для меня как мина замедленного действия.
Первый раз я попробовала объяснить через неделю после переезда. Галина Петровна напекла блинов — пышных, румяных, с пылу с жару. Я отказалась, сославшись на то, что не голодна. На следующий день она приготовила запеканку. Я снова отказалась. На третий день она обиделась.
— Что, совсем моя стряпня не нравится? — спросила она таким тоном, что стало ясно: отступать некуда.
Тогда я и рассказала про aллергию. Показала результаты aнализов, которые делала год назад, когда замучили постоянные боли в животе, высыпания на коже, усталость. Врач тогда выдал целый список продуктов под запретом. Я перешла на другой тип питания и словно заново родилась.
Но Галина Петровна посмотрела на медицинские бумажки так, словно я протянула ей китайское меню.
— Олечка, миленькая, да это всё новомодные штучки! — она похлопала меня по руке с теплотой человека, который знает правду жизни. — Знаешь, у меня в молодости тоже живот болел. Так я молочка попила, и всё прошло. Кефирчик, простоквашка — вот что лечит!
С тех пор началась тихая война. Галина Петровна готовила свои фирменные блюда, а я покупала себе отдельные продукты и готовила в те редкие моменты, когда кухня пустовала. Обычно это случалось поздно вечером или рано утром. Я чувствовала себя партизаном на вражеской территории.
Хуже всего было то, что свекровь воспринимала мои отказы от еды как личное оскорбление. В её картине мира любовь выражалась через еду. Накормить — значит позаботиться. Отказаться от еды — значит отвергнуть любовь.
— Андрюша всегда с удовольствием ел мои котлеты, — говорила она укоризненно, глядя на меня. — Просил добавки.
Андрюша при этих словах виновато кивал, подтверждая, что да, котлеты у мамы действительно отличные. А я сидела с тарелкой тушёных овощей и чувствовала себя инопланетянкой.
Но сегодня что-то внутри меня щёлкнуло. Может быть, сказалась усталость — в офисе аврал, проект горит, начальник требует невозможного. Может быть, надоело чувствовать себя виноватой в том, что у меня такое тело, которое не принимает определённые продукты. Или просто накопилось.
— Галина Петровна, — я посмотрела ей в глаза, — давайте я вам расскажу, что происходит с моим организмом, когда я съедаю хотя бы ложку того, что вы приготовили?
— Олечка, не надо… — попытался вмешаться Андрей, но я уже не могла остановиться.
— Сначала начинается тошнота. Потом живот вздувается так, что хочется лечь и не двигаться. Затем боль — острая, режущая. На коже появляются красные пятна, которые чешутся. И к этому всему добавляется слабость, от которой я не могу встать с кровати. Это длится минимум сутки, а иногда и больше.
Галина Петровна молчала, но по её лицу было видно, что она не верит ни единому слову.
— Олечка, ну не может такого быть от домашней еды! — наконец выдала она. — От всякой химии там, из магазинов — да. А у меня всё натуральное!
— Натуральное молоко — такая же проблема, как и порошковое, — я почувствовала, как голос становится резким. — Дело не в качестве продуктов, а в том, что моё тело их не переваривает!
— Значит, надо лечиться, а не диеты выдумывать! — она встала и начала раскладывать по тарелкам свои тефтели, из которых щедро вытекал сметанный соус.
— Я и лечусь тем, что не ем то, что мне вредит!
— А я считаю, что это всё от нервов, — она поставила передо мной тарелку с таким видом, словно бросала перчатку. — Попробуй — и сама увидишь, что ничего с тобой не случится.
Я смотрела на эти тефтели, которые ещё полчаса назад казались просто едой, а теперь превратились в символ непонимания. Галина Петровна смотрела на меня с вызовом. Андрей смотрел в тарелку, явно моля небеса о том, чтобы всё это закончилось.
— Нет, — тихо сказала я.
— Как — нет?
— Я не буду это есть. Спасибо, что приготовили, но я не могу и не буду.
Повисла тишина, в которой слышалось только тиканье настенных часов — массивных, с кукушкой, которую Галина Петровна заводила каждое воскресенье.
— Понятно, — наконец произнесла свекровь таким ледяным тоном, что температура в комнате, кажется, упала на пять градусов. — Значит, моя еда тебе не подходит.
— Дело не в этом…
— А в чём же?
Я не знала, что ответить. Потому что дело было как раз в этом. Её еда мне действительно не подходила. И никакая любовь, вложенная в готовку, не могла изменить химические процессы в моём организме.
— Мама, давай не будем, — Андрей наконец решился вступить. — Оля же объяснила…
— Ничего она не объяснила! — Галина Петровна отвернулась к плите. — Раньше невестки были благодарные, ценили свекровь. А теперь что ни девушка — так принцесса на горошине!
Последние слова прозвучали как приговор. Я встала, взяла свой пакет с продуктами и вышла из кухни. В комнате я села на кровать и уткнулась лицом в ладони. Плакать не хотелось — хотелось кричать от бессилия.
Почему так сложно? Почему нельзя просто принять, что у человека есть особенности организма? Почему это воспринимается как личное оскорбление?
Андрей вошёл минут через десять. Сел рядом, неловко обнял за плечи.
— Она не со зла, — сказал он. — Просто для неё это… Ну, ты понимаешь. Она через еду заботу показывает.
— Я понимаю, — ответила я. — Но моему желудку всё равно, со зла это или нет. Ему от этого не легче.
— Может, ты всё-таки попробуешь хоть немного? — он посмотрел на меня с надеждой. — Ну чтобы она успокоилась?
Я отстранилась.
— То есть ты предлагаешь мне сознательно отравиться, чтобы твоя мама не обижалась?
— Ну почему сразу отравиться… — он замялся. — Может, это действительно психологическое? Бывает же такое…
И вот тогда я поняла, что он тоже не верит. Мой муж, который видел, как я корчусь от боли после того, как случайно съела йогурт с глютеном в кафе. Который вызывал скорую, когда у меня была сильная aллергическая реакция. Он всё равно считает, что я могу «взять себя в руки» и просто съесть эти чёртовы тефтели.
— Андрюша, — я посмотрела ему в глаза, — если ты не веришь мне в таком простом вопросе, то о чём нам вообще разговаривать?
— Я верю, просто…
— Просто ты хочешь, чтобы твоя жена и твоя мама жили мирно, и готов закрыть глаза на то, что для этого мира мне придётся платить своим здоровьем?
Он молчал. И этого молчания было достаточно.
Следующие несколько дней мы с Галиной Петровной практически не разговаривали. Она готовила свои блюда, накрывала на стол, а мне оставляла пустую тарелку — демонстративно. Я продолжала питаться отдельно, и каждый приём пищи превращался в немую сцену.
Андрей метался между нами, пытаясь сгладить конфликт, но только усугублял ситуацию. «Мам, ну не надо так», «Оль, ну войди в положение». Как будто между «не надо так» и «войди в положение» можно было найти компромисс в виде половины тефтели.
Но однажды вечером, когда я в очередной раз задержалась на работе и вернулась уставшая, как собака, Галина Петровна сидела на кухне одна. Пила чай, глядя в окно.
— Присядь, — сказала она, не оборачиваясь.
Я села, готовясь к новому раунду.
— Знаешь, Олечка, — начала она тихо, — я тебе всё-таки не верила. Думала, что это прихоть, дань моде. Ну эти все… инстаграмы ваши, правильное питание. Мне казалось, что ты просто не хочешь есть то, что я готовлю.
Я молчала, не зная, что ответить.
— А потом вспомнила про Ленку, мою подругу, — продолжила Галина Петровна. — Мы с ней ещё с института дружим. Так вот, её внучка тоже с такой штукой. Непереносимость там какая-то. Ленка рассказывала, как они лежали в больнице, когда девочка что-то не то съела. Я тогда слушала вполуха, а сегодня вспомнила и… позвонила ей. Расспросила.
Она повернулась ко мне, и я увидела в её глазах что-то новое — не понимание ещё, но попытку понять.
— Ленка говорит, что это правда бывает. Что это не выдумки. И что лечится это только диетой.
— Галина Петровна…
— Подожди, дай мне договорить, — она подняла руку. — Мне трудно это принять. Для меня готовка — это… Ну, это моя жизнь. Я всегда так семью любила. Через еду. Другого-то у меня ничего особенного нет. Не красавица, не умница, не карьеристка. Зато готовлю хорошо. И когда ты отказываешься… мне кажется, что ты отказываешься от меня.
У меня перехватило дыхание. Впервые за все эти недели я увидела не упрямую свекровь, а растерянную женщину, которая не знает, как ещё проявить любовь.
— Я не отказываюсь от вас, — сказала я. — Просто мне нужна другая забота. Понимаете?
Она кивнула, хотя по лицу было видно, что не до конца понимает.
— Я попробую, — сказала она после паузы. — Научиться готовить что-то… такое. Без этого всего. Только ты мне скажи, что можно, а что нельзя. А то я не разбираюсь.
Я почувствовала, как к горлу подкатывает ком. Это было больше, чем извинение. Это была попытка перестроить всю систему координат, в которой она жила десятилетиями.
— Спасибо, — выдавила я. — Это… это много для меня значит.
— А ты мне покажешь эти свои рецепты? — она криво улыбнулась. — Может, и правда можно что-то вкусное сделать без сметаны.
На следующий день мы вместе стояли на кухне. Я показывала, как приготовить овощное рагу с рисовым гарниром. Галина Петровна морщилась, комментировала («Масла-то как мало!», «А где же румяная корочка?»), но старалась.
Когда блюдо было готово, мы сели втроём с Андреем. Я положила себе полную тарелку. Свекровь смотрела с напряжением человека, который ждёт вердикта.
— Вкусно, — сказала я честно. — Правда вкусно.
— Да ну, обычное какое-то, — пробурчала она, но было видно, что ей приятно.
Андрей хрустел овощами и счастливо улыбался. Мир в семье был восстановлен.
Конечно, всё не стало идеальным мгновенно. Галина Петровна по-прежнему иногда забывалась и добавляла сметану туда, куда не надо. Я по-прежнему иногда срывалась, когда видела очередную запеканку с сыром. Но теперь мы хотя бы пытались найти общий язык.
А ещё я поняла важную вещь: любовь бывает разной. И иногда настоящая любовь — это не накормить любимого человека своим фирменным блюдом. А согласиться изменить всё, что ты считал правильным, ради того, чтобы этому человеку было хорошо.
Даже если для этого придётся научиться готовить без сливочного масла.
