— А между тем, батенька, зарастаешь ты… — вяло откинулся на подушки дивана Никита, вытер руки салфеткой, с некоторым отвращением глядя на лежащие в коробке остатки пиццы.— Паштет, и что, никаких шансов на возвращение твоей павы?
Павел пожал плечами, закашлялся, стал нервно теребить отросшую на щеках щетину.
Людочка ушла от него в среду, он это точно помнил, недели три назад, кажется, не звонила, на его сообщения не отвечала. Это она, видимо, мстила за то, что он, поработитель, хотел её заставить весенне–летнюю уборку в квартире сделать.
— А ведь ей, Ник, только и сказал, что хорошо бы полы помыть, ну, окна ещё… Ведь сама же живет тут, вроде как хозяйка. А она взвилась, стала мне в нос свои ноготки тыкать, маникюром за четыре тысячи прикрываться… Не знаю, не простит, видимо… А ведь какая была царица, какая королева! Все мужики во дворе шеи сворачивали, когда она от своего «Рено» до подъезда каблучками стучала.
— Да, такие, Пашенька, не убираются, они другие — воздушные, рожденные быть просто красивыми. Ой, ну и оброс ты, фу! «Марьванна, наш отряд хочет видеть поросят, им потрогать спинки, много ли щетинки», — Никита расхохотался, пнул ногой пустую бутылку. Та, упав набок, откатилась под стол и, точно нашкодивший щенок, спряталась в темноте и затихла.
— Да побрею… Самому надоело, но, понимаешь, как Людка ушла, вообще руки не поднимаются… Сижу тут, как сыч, ненавижу весь мир. Телевизор включу — тошно. Книжку в руки возьму, а ты знаешь, Ник, что люблю я прозой побаловать свой утомленный мозг, но и она, проза эта, — Пашка схватил толстый томик рассказов Зощенко, потряс им, положил на место, — только отвращение вызывает. Погибаю я, друг… Погибаю…
Павел, в полосатом махровом халате на голое тело, взлохмаченный, обросший, всхлипнул, закрыл лицо руками, закачался в немом отчаянии.
Сидящий напротив него Никита только хмыкнул.
— Да не в бороде дело, родной мой! Борода, она что? Она придает нам некоторый даже шарм, ну, возраст, солидность. Хотя такая козлиная, как у тебя, ничего, кроме комичности, придать не может. Но не об этом речь. Ты зарастаешь в грязи и хаосе. Недаром Михаил Олегович, наш с тобой учитель, умный и начитанный человек, любил говорить, тыкая указочкой в парту, мол, порядок в голове рождает порядок в мире вокруг. Помнишь Олегыча?
Паша равнодушно кивнул.
— Олегыч, душка, меня этой самой указочкой по пальцам стукал, когда я неприличное слово выцарапал перочинным ножичком. Ох и больно было! Зато на всю жизнь урок мне: содержи рабочее место в чистоте. И ты, журналист, головастый парень, талант, а так свою берлогу запустил! Тараканы ещё не наведывались? Нет? Странно… Странно… А грызуны? Говорят, из восьмой квартиры хомяк сбежал, так ты гляди, если к тебе придет, на сладенькое, ты хватай! Ну Паш! Возьми себя в руки! Людка твоя — свисток! Так моя батя говорил про тех фифочек, что на подиумах щеголяют или в кафешках сидят в разгар рабочего дня. Нет, конечно, есть среди них и умные, образованные, просто у них «сиеста» образовалась, но в–основном… Забудь и шагай себе дальше, Ромео!
— Не могу, Ник… Не могу. Всю душу Люда из меня вынула, прямо своими ногтями тянула, царапала, а теперь внутри горит всё, аж дышать не могу. Ослеп, никого другого не вижу. Точно опоила меня чем… Но ты только никому не рассказывай, что я так по бабе убиваюсь, слышь? Ребятам не болтай, скажи, грипп у меня.
Павел тревожно посмотрел на друга. Никита кивнул.
— Договорились, — похлопал он друга по плечу. — Не выдам. Только не стоит Людочка твоя того, чтобы себя вот так закапывать. Ты еще лучше найдешь! Ты посмотри, сколько ходит по свету красивых, умных, очаровательных девчонок! — Паша подошел к окну, отдернул штору, прищурившись и немного раскачиваясь, уставился во двор. — Вон, к примеру, блондинка, ноги от ушей, сама вся такая пава, а в руках сумка с продуктами. Сразу видно, домовитая, готовит, небось, хорошо. Нет, что ты сидишь, Пашка, погляди!
Павел подошел, встал рядом.
— А… Это Ритка из пятого подъезда. Она замужем, двое детей, не вариант.
— Хорошо, тогда вон та, шатенка, бежит которая, смотри, как бежит, чемпионка, да и только! И всё у неё… — не унимался Никита.
— Это учительница физкультуры из тридцать пятой школы. Вместо нашего Горыныча теперь работает. Говорят, зверь, а не женщина. Тоже не вариант. И вообще…
— И вообще, Паша, ты мне, конечно, друг, но я к тебе больше не приду, если ты порядок не наведешь в квартире и голове, — вдруг совершенно трезво ответил Никита, задернул штору, поправил манжеты своей клетчатой рубашки и, захватив со стула рюкзачок, вышел из комнаты. — Хватит пить, Ваньку валять, раны зализывать. Разбежались, значит живи дальше. Не разбежались — иди, возвращай, прими, наконец решение, женись. А то как с игрушкой, ей–Богу! То люда плохая, то хорошая. Да я б на её месте здесь палец о палец не ударил, если ты шагов никаких не предпринимаешь. Всё, бывай, Паша.
Мужчина быстро сунул ноги в кроссовки, завязал разноцветные, по дерзкой молодежной моде, шнурки, схватил с вешалки ветровку и ушёл.
— Ну и иди! — крикнул ему вслед Паша. — Друг ещё… Ты не познался в беде, Ник… Ты… Эээээх, тост за друга, а чокнуться не с кем…
Пашка сокрушенно развел руками, посмотрел на себя в зеркало.
— Обезьяна ты, Паша, вылитая, — показал он сам себе язык. — Девушка твоя тебя бросила, ты расклеился, а завтра сдавать статью…
Он умылся, вылил из медной турочки в чашку крепкий, чуть пахнущий шоколадом кофе, уселся за компьютер. Пальцы медленно, то и дело промахиваясь, застучали по кнопкам, замирали на секунду, потом снова принимались печатать. Работа — это тоже лекарство. И его сейчас нужно принять как можно больше…
Людмила просочилась в квартиру и сердце к подающему надежды Павлику как–то незаметно. Сначала принесла тапочки, потом забыла расческу, кепочку, пальтишко, гору шампуней и гелей для душа привезла, хотя оставалась всего на одну ночь… Дальше — больше: в квартиру переехали чемоданы с кое–какой одеждой, а мебель в гостиной слегка переменила свою дислокацию. Теперь в доме витал аромат её духов, лежали милые безделушки — там заколка, тут часики, на кухне стояла её чашечка с пингвинами, а в прихожей розовые тапочки. Пашка чувствовал, как теряет свою свободу, несется в пропасть… Но последнего шага он всё же не сделал, держался пока ,с гордостью заявляя друзьям, что в ЗАГС его затящат только на аркане.
Люда последнее время частенько намекала на свадьбу, кольца, банкет и штамп в паспорте, который, как она говорила, сделает их семью еще сильнее, устойчивей. И вообще сделает из амебы семью.
Но Паша семью как будто не хотел. Ну куда ему сейчас «это всё»?! Карьера только–только пошла вверх, появились интересные темы, а на них нужно время и силы. Брак тут вовсе ни к чему. Это всё потом, потом! Так, живут вместе, года полтора уже живут, ну и хорошо. Времени впереди еще много!
Люда работала модным нынче дизайнером интерьеров, рисовала на компьютере красивые комнаты, проектировала, достраивала. Был у неё и свой дом мечты. Она как–то даже показала Паше, как хотела бы обставить их квартиру, но Павлик тогда разволновался, разнервничался, решив, что Люда прямо сейчас начнет масштабные работы по переделке его жилплощади. Осознание того, что квартира давно не «его», а «их», придет к нему намного позже, сейчас же защита своей территории была как будто в приоритете…
— Ну сколько можно, Люд? Я работаю, достаточно хорошо устроился, обещают, что выведут в число первых журналистов, буду освещать крупные события. Не ко времени все эти перестановки, штампы. Надо немного подождать. А ты…
— А что я?! — заводилась Людмила. — Когда это всё? Нет, я не напрашиваюсь замуж. Ещё чего?! Но надо подумать о будущем! Надо!
— Да не хочу я жениться, ты не понимаешь что ли?! — не выдержал наконец Паша. — Ни к чему это всё мне сейчас! Живем и живем, а дальше видно будет.
— Что?! Живем, значит?! Я тебя обстирываю, готовлю, убираю твою хибару, а ты не хочешь жениться? — Кажется, даже стены квартиры содрогнулись от Людочкиного гнева. Хотя, по правде говоря, она берегла маникюр, особо в дела уборки не лезла. Да и что надрываться, если официально ты просто «та девушка, которая сейчас переехала к Паше жить». Так про неё говорили его друзья…
— Не хочу, — развел руками Паша. — Слушай, не мешай. Лучше со стиркой разберись…
И тогда она ушла. Долго, всхлипывая, собирала свои пожитки, вздыхала, но Паша писал рекламную статейку, взяв на дом «халтуру», страданий сожительницы не слышал. Отвлекся только, когда хлопнула входная дверь…
Мир рухнул, застрял где–то в черноте, заставив Павлика запить и опуститься до вытянутых на коленках тренировочных штанов и майки, выуженной из недр шкафа.
Но страдания страданиями, а совсем погрязнуть в хаосе Павел позволить себе не мог. Вчера вечером, после ухода Никиты, позвонила мама, намекнула, что собирается приехать, навестить сына. На даче поспели кабачки, она бы, если он не против, привезла ему пару баночек кабачковой икры… Да и просто навестила блудного сына, который на дачу и носа не кажет. Павлик тут же протрезвел, тяжело вздохнул и уныло осмотрел квартиру.
— День уборки? — спросил он своё отражение, кивнул, собрался уже вытащить из кладовки швабру, но тут позвонил начальник, велел ехать на пресс–конференцию к какому–то бизнесмену.
Уборку пришлось отложить…
— А что ты вообще мучаешься? Вызови службу, они тебе наведут полный порядок. Сейчас их в интернете уйма! Ещё и окна помоют! — посоветовали коллеги.
Павлик, недолго думая, согласился. Цены на уборку такой площади, как у него, были достаточно высоки. Но вот подвернулось объявление о «жене на час». «Уборка, обед, стирка и глажка белья, бонус — душевные разговоры, — говорилось в небольшой заметке. — Внимание! Характер приехавшей к вам женщины не является поводом для аннулирования заказа. Внесенные за услуги деньги обратно не возвращаются ни при каких обстоятельствах».
— Ой, да ладно! Я с ней вообще не стану говорить! Пусть сделает всё и уходит! А если еще и приготовит что–нибудь, то вообще отлично! — решил Паша, набрал номер, договорился, в какой день и час ждать работницу.
…— Извините, а Карасёв тут проживает? — всунулась в окошко вахтерши женская голова. — Я забыла, на каком этаже. Напомните, пожалуйста, а то бумажку с направлением искать долго.
— А вы, собственно, кто? Мы такую информацию посторонним не даём! — поджала губы вахтер, Мария Тимофеевна. Однажды вот также спросили у неё квартиру Агапкиных, потом оказалось, что воры. Хорошо, что вовремя опомнилась неопытная тогда еще тётя Маша…
— Я к нему по заказу. Жена на час. Вот удостоверение! — сунула вперед корочку Мария Тимофеевна.
— Да какая вы ему жена?! У него мать моложе! — возмутилась тётя Маша. — Или погодите… Вы клининг что ли? — Она, прищурившись, вела пальчиком по какому–то списку.
— Ну, можно и так назвать, — грустно пожала плечами гостья. — Уборка, уют и хорошее настроение.
— Фамилия! — рявкнула Мария Тимофеевна.
— Ирочкина. Вот тут написано же, в удостоверении!
— Проходите. Девятый этаж, холл направо, квартира…
— Знаю, милая! Квартира хорошая, у меня такой же номер был, когда с мужем покойным на Вятской жили. Знаете, там была такая сирень, такая клумба с нарциссами… — подняла глаза к потолку Ирочкина.
— Ну и славно, — потеряла Мария Тимофеевна всякий интерес к уборщице. Она считала это крайне унизительной работой — ходить по квартирам и мыть чужие полы. Вот если в каком учреждении пристроиться, это другое дело — солидно! А уборщица в квартире — это дно!
Но для женщины, барахтающейся на самом дне, Ирочкина выглядела весьма достойно: замшевый жакет, под ним блузка с кружевным воротничком. Юбка из какой–то плотной ткани, идеально обтягивающая бедра Ирочкиной, была не слишком длинна, и не слишком коротка, и форма–то у неё, пошив какой–то затейный, не скучно–прямой, как носила Мария Тимофеевна. Туфельки опять же кожаные, на каблучке, с зауженными мысочками и шнуровочкой спереди, были в цвет костюма.
— Ну Мери Поппинс прямо! — ехидно бросила вслед Ирочкиной тётя Маша. — А всё одно, уборщица!..
Паша проснулся от назойливого звука дверного звонка. Прищурился, посмотрел на часы. Глаза резало от яркого солнечного света, бьющего в окно. Вчера Павлик был на вечеринке, домой явился далеко за полночь, совершенно помятый и, едва добредя до кровати, уснул, даже не сняв пиджак. Голова гудела, в животе было как–то судорожно–противно. А звонок всё не унимался.
— Ну кто там такой настойчивый?! Не принимаю никого… Никого… Кого–то… — уже опустил голову на подушку Паша, но вдруг дернулся. — Люда? Людочка? Вернулась? Ключи забыла? Сейчас! Я сейчас!..
Он поплелся в прихожую, распахнул дверь, улыбнулся… И увидел Ирочкину.
— Вы мама? — отшатнувшись, спросил Павлик.
— Ну… — задумалась женщина. — Да.
— Людочкина?
— Нет. Вы ошиблись, моя фамилия Ирочкина. И–роч–ки–на. Я достаточно внятно говорю? — обеспокоенно наклонила головку гостья. — Я жена на час. Ваш час уже начался, молодой человек. Так, вот сумки, втаскивайте! Втаскивайте же! Не гремите, там стекло. Где можно переодеться? Паша, милый, не стойте истуканом, шевелитесь!
Павлик послушно понес провизию на кухню.
— Так, что с холодильником? — уже стояла за ним Ирочкина, засучив рукава. — Фу, Паша! Как вы это едите?!
Женщина вынула и бросила на стол пачку сушёных кальмаров.
— Да мы с ребятами под пи… — икнул парень.
— Понятно. Вот пакет, держите, ну вот за ручки держите же, а я буду туда всё складывать. Так… Так…
Ирочкина нырнула в холодильник чуть ли не по пояс, выгребая оттуда всё, что попадалось под руку. Банки, бутылки, закуски, прикуски — всё шло в мусор. Паша вздыхал, морщился, потом, наконец вспомнив про свою заявку, промямлил обиженно:
— Жены так себя не ведут!
— Да? — вскинула выщипанные бровки Ирочкина, вынырнула из холодильника, встала, приняв любимую «позу сахарницы» — руки в боки, на лице строгость. — Знаете, когда мой муж вот в таком же виде встречал меня утром, когда я после ночной смены в больнице волочила ноги домой, я не стеснялась в выражениях, я была ему настоящей женой. Скалка есть?
— Чего?
— Скалка, сковородка — хоть что–то есть? — спокойно уточнила Ирочкина.
— Зачем?
— Вы хотите жену? Будет вам жена. Скандалить буду.
— Не наааадо, — протянул Павлик. — Вас как зовут?
— Валентина Андреевна Ирочкина.
— Валентина Андреевна… Вы простите меня, ну молодость, знаете, глупость… Вы занимайтесь, а я пойду, прилягу…
Парень уже хотел развернуться и сбежать, но Ирочкина крепко схватила его за рукав.
— Нет, что же ты, дорогой?! Ты расскажи, как день вчера провёл, что вечером, хорошо погудели?
— Ну… Ээээ… Мы с ребятами…
Паша сел, Ирочкина поставила перед ним на стол стакан с холодной водой, ободряюще кивнула.
— Ну так вот, вечеринка была, мы танцевали…
— А что ж не позвонил, не предупредил? Я ждала, волновалась, — вычищая кухонный столик, упрекнула Ирочкина. — Жена всегда переживает. И матери переживают… — добавила она тихо.
— Ой, моя не переживает. Ей вообще всё равно! Только иногда приезжает, но не меня проведать, а квартирку контролировать. А как про Люду узнала, так взвилась, мол, кто такая, да что она у нас живет?!
— А кто она, действительно, такая? — уселась напротив парня Ирочкина, сняла перчатки, вздохнула, разминая пальцы.
— Люда? Ну я же говорю, девушка.
— Это я понимаю, по имени можно догадаться. А вот кто она тут? Я бы на месте вашей матери тоже желала знать. Жена? Невеста?
— Гражданская жена! — смело, гордо ответил Паша, хотя он еще и сам не знал, кто ему Людмила…
— Расписаны, значит? — Валентина Андреевна снова принялась за работу. Квартира Павлика требовала уймы времени и усилий.
— Нет, я же говорю, гражданская.
— Да никто она тебе, чудик! — усмехнулась Ирочкина. — От того и злится, мечется. Сколько вы уж вместе? Ну, раз с тобой живет, значит, приличное время? Да?
— Ну допустим…
— Допустим, Паша, женщине нужна определенность. Где у тебя тут совок? А, вижу. Ой, какой кактусёнок на подоконнике! Ну прелесть! Цветет?
Ирочкина отдернула штору, погладила маленький горшочек с колючим жильцом.
— Нет, это Людкин. Принесла, поливает. Цветка ни разу не было. Я говорю, выкинуть надо! — с охотой пояснил Пашка.
— Да… Вот видишь: «Людка», «выкинуть»… Грубовато получается! С женой так нельзя, да и с мужем тоже. Имя только ласковое, взгляд только нежный, и смотреть чтобы в одну сторону…
Валентина Андреевна вздохнула. У неё за плечами был длинный, крепкий брак, любовь, сердечные томления, переживания, подозрения, а потом снова крепкая любовь, не закончившаяся даже тогда, когда Ирочкина овдовела.
— Да рано нам ещё всё это! Я ж её пока вот, проверяю: как в хозяйстве, как готовит… Ну и вообще…
Паша переместился вслед за гостьей в комнату, смущенно отвернулся, когда она всплеснула руками, увидев творящееся там безобразие.
— А, это как тест–драйв? Ну понятно. Ты её проверяешь, она тебя. Только не то всё, не то! Пока главного не сказано, все претензии и ожидания, Паша, абсолютно беспочвенны. Неси пакет, будем коробки эти собирать. Сколько ж ты пиццы съел, а? Поди, гастрит нажил?! Ничего, сейчас приберемся, наготовлю тебе дня на три точно. Ох, Паша!
— Мы просто другое поколение, усовершенствованное! — нахмурился парень. — Нам не стыдно сойтись, потом разойтись. И волокита эта документальная ни к чему. Мне сейчас это вообще не нужно!
— А что нужно? Ох, Пашенька, время так быстро летит, не успеешь оглянуться, а уже всё очень нужно, только вот ты старик… Сожалеешь, мучаешься, но не исправить ничего.
Валентина Андреевна, отставив мусорный пакет и смахнув со столика и телевизора пыль, включила пылесос, планомерно очищая ковер от крошек.
— Да не знаю, но мне нужно, чтобы Людка … Люда была рядом, но не могу я еще сделать, как она хочет! Свадьба — это шаг! Большой, ответственный шаг! Это семья, обязанности, это… Да и матери Люда не нравится…
— Ноги подними! — скомандовала, кивая на его тираду, Ирочкина. — Вот так. Чистота — залог здоровья! А я считаю, что Людмила твоя должна найти себе другого мужчину. Вот! И молчи! Раз всё так у вас сложно, раз не до неё бывает, то и пусть уходит.
— Да что вы такое говорите?! Вы её совсем не знаете, а рассуждаете! Перестаньте! — разозлился Павлик.
— Хорошо. Перестала. Поехали дальше. Ванная… Ох, батюшки, хоромы–то какие! У вас тут, как у фараонов, золотая сантехника! Да, так вот, про ответственный шаг… Павлик, вы его уже сделали. Сами не заметили, а уж бежите–то в одной упряжке. А за спиной минуты остаются, часы, дни…
Валентина Андреевна задумчиво пшикала на кафель какие–то средства, чихала, поливала водой из душа, опять пшикала.
Павлик, тоже расчихавшись, ушел на кухню, стал ждать, когда «жена на час» приготовит ему обед. Ну а что?! Заплатил же!..
… Ирочкина одновременно управлялась с борщом, котлетами и запеченной в духовке картошкой, строгала еще салат, варила овощи к винегрету, мариновала кусочки мяса для ужина, поставила тесто для пирога. Всё в её руках происходило быстро, сноровисто, как будто это не женщина, а точно спроектированная машина.
Паша давно не нюхал таких ароматов в собственной квартире. Люда готовить умела, но как будто ленилась, всё больше приносила полуфабрикаты, разогревала или вообще просила Пашу отвести их в кафе. Вот чего им не хватало, понял парень, — домашнего уюта! Но это ж для стариков! Это когда или денег нет, или сил дойти до ресторана…
— Вкусно? Ну ешь, ешь. А я пока пирог сварганю. Яблок привезла, сейчас начинку сделаю. Ох, Паша… А может я не права? Всё это, — она обвела взглядом кастрюльки и сковородки, — относится к матери, ну их это обязанность? А жена должна порхать?
Павлик задумался. Жена жене рознь, но в любом случае жена — хозяйка, ею дом живет.
— Нет, правы, Валентина Андреевна. Только это ж не сразу всё… Сколько ждать–то надо, чтобы так хорошо устроиться? — улыбнулся Паша. — Знаете, не сочтите за лесть, но я б вас замуж позвал. Ну, или лучше в мачехи ко мне! Пока еще моя Люда такой станет и станет ли вообще домашней?..
— Вот хорошо как говоришь ты: «Моя»… Твоя она, а ты её, так чего ж бегаете? В мачехи не пойду, название плохое. Будем просто дружить семьями. Ну иди, звони ей, решите, как дальше жить будете! — ободряюще кивнула женщина, улыбаясь.
Пока Паша заперся в спальне и набирал Людин номер, в дверь позвонили.
Ирочкина, помявшись, открыла. В квартиру ворвалась строгая, затянутая в пучок женщина. Волосы в пучок, лицо в пучок, всё тело тоже скомкано, затянуто.
— Ах это вы?! Не стыдно?! — напустилась она на Ирочкину. — Седина, вон, на макушке, а все по молоденьким?! Что вы тут делаете?
Валентина Андреевна, пожав плечиками, ответила:
— А вы, наверное, Пашина мама, Тамара Олеговна? Я Валя. Паша и я… Мы… В общем, у нас гостевой брак. Я приезжаю, вот прибираюсь, еду моему пупсику готовлю, потом уезжаю. Всё лучше, чем Людка, да? Вам же она не нравится?
Тамара Олеговна уставилась на Ирочкину.
— Что? Да Люда по сравнению с вами просто Афродита! Она молодая, красивая, всё у них с Пашей впереди, научится всему! А вы бы шли своей дорогой, дамочка! Боже, Павлик, почему эта женщина хозяйничает у тебя дома?! Это ненормально! — воскликнула Тома, увидев в коридоре сына.
— А что ж такого?! — не унималась Ирочкина. — А вдруг это любовь? Вдруг я та самая, единственная?
— Мам, Валентина Андреевна просто из клининговой компании… Ну и вообще домашних услуг. Она пошутила. Валентина Андреевна, моя мать не понимает юмора, с ней так не стоит… — Паша взял мать за руку, повел на кухню. Там на столе уже дышал испариной под полотенцем зарумянившийся яблочный пирог, шедевр Валентины. Зазвенели ложки, размешивая сахар в чашечках, цокнули об стол блюдца…
— Ну вот и славно, и хорошо! — сняв фартучек и поправив бусики на шее, прошептала Валентина Андреевна. — Пора мне, пойду потихоньку.
На пороге она столкнулась с милой худенькой, рыжей девушкой. Та нерешительно протянула руку к звонку, отдернула её, увидев в квартире незнакомого человека.
— Ой, да я уже ухожу. Идите, Люда, пирога на всех хватит! И вот еще что, свекровь о вас лучшего мнения, чем вы думаете. А Павел… Павел зеленоват, конечно, но молодость — это не изъян, а скорее приятный бонус. Всё у вас будет хорошо, Людочка, он говорит о вас «моя Люда»… Это ж прекрасно!
Ирочкина хихикнула, схватила сумку и, одернув жакетик, ушла, оставив девушку растерянно переминаться на пороге квартиры.
— Люда, это ты? Надо же… Я так ждал, звонил тебе… Люд, ты проходи, — засуетился вокруг Павлик. — Люд, я подумал, нам бы поговорить…
— Здравствуйте, Людмила, — протянула для пожатия руку Тамара Олеговна. — Очень рада, что вы вернулись… вы даже не представляете, как рада. Сейчас зашла, а тут какая–то престарелая женщина хозяйничает, представляете?! Нет уж, лучше ты, Людочка!
— Добрый вечер, я… — засмущается Люда, Павлик крепко сожмет её руку и больше уж не отпустит.
Они еще долго будут сидеть на кухне, пить чай и есть Валин пирог. У них еще всё впереди, вся жизнь, и прожить её тоже нужно научиться. Они очень постараются…
… А Валентина Андреевна придёт сегодня вечером домой, в маленькую уютную квартиру, переоденется, помоет в ванной руки, а потом, открыв шкаф в спальне, бережно проведет рукой по висящим на вешалке крыльям, белым, легким, пушистым, точно из лебединого пуха.
— Домой бы мне уже, а? — шепотом попросит она, глядя куда–то в небо. — Уставать стала…
— Еще немножко надо поработать, Валюш, чуть–чуть! Нельзя людей без помощи оставлять, понимаешь, надо и подсказать, и подтолкнуть! Потерянные все какие–то, вдруг счастье свое пропустят! — ответит ей чей–то тихий голос.
Валя вздохнет, уберет крылья обратно в просторный, полупустой шкаф. Она подождет ещё, пока выйдет срок её службы и разрешат ей воссоединиться с живущим на Небесах мужем. У них была слишком сильная любовь, слишком чистая, Валя должна научить такой же других людей. Это её маленькая миссия на Земле…— А между тем, батенька, зарастаешь ты… — вяло откинулся на подушки дивана Никита, вытер руки салфеткой, с некоторым отвращением глядя на лежащие в коробке остатки пиццы.— Паштет, и что, никаких шансов на возвращение твоей павы?
Павел пожал плечами, закашлялся, стал нервно теребить отросшую на щеках щетину.
Людочка ушла от него в среду, он это точно помнил, недели три назад, кажется, не звонила, на его сообщения не отвечала. Это она, видимо, мстила за то, что он, поработитель, хотел её заставить весенне–летнюю уборку в квартире сделать.
— А ведь ей, Ник, только и сказал, что хорошо бы полы помыть, ну, окна ещё… Ведь сама же живет тут, вроде как хозяйка. А она взвилась, стала мне в нос свои ноготки тыкать, маникюром за четыре тысячи прикрываться… Не знаю, не простит, видимо… А ведь какая была царица, какая королева! Все мужики во дворе шеи сворачивали, когда она от своего «Рено» до подъезда каблучками стучала.
— Да, такие, Пашенька, не убираются, они другие — воздушные, рожденные быть просто красивыми. Ой, ну и оброс ты, фу! «Марьванна, наш отряд хочет видеть поросят, им потрогать спинки, много ли щетинки», — Никита расхохотался, пнул ногой пустую бутылку. Та, упав набок, откатилась под стол и, точно нашкодивший щенок, спряталась в темноте и затихла.
— Да побрею… Самому надоело, но, понимаешь, как Людка ушла, вообще руки не поднимаются… Сижу тут, как сыч, ненавижу весь мир. Телевизор включу — тошно. Книжку в руки возьму, а ты знаешь, Ник, что люблю я прозой побаловать свой утомленный мозг, но и она, проза эта, — Пашка схватил толстый томик рассказов Зощенко, потряс им, положил на место, — только отвращение вызывает. Погибаю я, друг… Погибаю…
Павел, в полосатом махровом халате на голое тело, взлохмаченный, обросший, всхлипнул, закрыл лицо руками, закачался в немом отчаянии.
Сидящий напротив него Никита только хмыкнул.
— Да не в бороде дело, родной мой! Борода, она что? Она придает нам некоторый даже шарм, ну, возраст, солидность. Хотя такая козлиная, как у тебя, ничего, кроме комичности, придать не может. Но не об этом речь. Ты зарастаешь в грязи и хаосе. Недаром Михаил Олегович, наш с тобой учитель, умный и начитанный человек, любил говорить, тыкая указочкой в парту, мол, порядок в голове рождает порядок в мире вокруг. Помнишь Олегыча?
Паша равнодушно кивнул.
— Олегыч, душка, меня этой самой указочкой по пальцам стукал, когда я неприличное слово выцарапал перочинным ножичком. Ох и больно было! Зато на всю жизнь урок мне: содержи рабочее место в чистоте. И ты, журналист, головастый парень, талант, а так свою берлогу запустил! Тараканы ещё не наведывались? Нет? Странно… Странно… А грызуны? Говорят, из восьмой квартиры хомяк сбежал, так ты гляди, если к тебе придет, на сладенькое, ты хватай! Ну Паш! Возьми себя в руки! Людка твоя — свисток! Так моя батя говорил про тех фифочек, что на подиумах щеголяют или в кафешках сидят в разгар рабочего дня. Нет, конечно, есть среди них и умные, образованные, просто у них «сиеста» образовалась, но в–основном… Забудь и шагай себе дальше, Ромео!
— Не могу, Ник… Не могу. Всю душу Люда из меня вынула, прямо своими ногтями тянула, царапала, а теперь внутри горит всё, аж дышать не могу. Ослеп, никого другого не вижу. Точно опоила меня чем… Но ты только никому не рассказывай, что я так по бабе убиваюсь, слышь? Ребятам не болтай, скажи, грипп у меня.
Павел тревожно посмотрел на друга. Никита кивнул.
— Договорились, — похлопал он друга по плечу. — Не выдам. Только не стоит Людочка твоя того, чтобы себя вот так закапывать. Ты еще лучше найдешь! Ты посмотри, сколько ходит по свету красивых, умных, очаровательных девчонок! — Паша подошел к окну, отдернул штору, прищурившись и немного раскачиваясь, уставился во двор. — Вон, к примеру, блондинка, ноги от ушей, сама вся такая пава, а в руках сумка с продуктами. Сразу видно, домовитая, готовит, небось, хорошо. Нет, что ты сидишь, Пашка, погляди!
Павел подошел, встал рядом.
— А… Это Ритка из пятого подъезда. Она замужем, двое детей, не вариант.
— Хорошо, тогда вон та, шатенка, бежит которая, смотри, как бежит, чемпионка, да и только! И всё у неё… — не унимался Никита.
— Это учительница физкультуры из тридцать пятой школы. Вместо нашего Горыныча теперь работает. Говорят, зверь, а не женщина. Тоже не вариант. И вообще…
— И вообще, Паша, ты мне, конечно, друг, но я к тебе больше не приду, если ты порядок не наведешь в квартире и голове, — вдруг совершенно трезво ответил Никита, задернул штору, поправил манжеты своей клетчатой рубашки и, захватив со стула рюкзачок, вышел из комнаты. — Хватит пить, Ваньку валять, раны зализывать. Разбежались, значит живи дальше. Не разбежались — иди, возвращай, прими, наконец решение, женись. А то как с игрушкой, ей–Богу! То люда плохая, то хорошая. Да я б на её месте здесь палец о палец не ударил, если ты шагов никаких не предпринимаешь. Всё, бывай, Паша.
Мужчина быстро сунул ноги в кроссовки, завязал разноцветные, по дерзкой молодежной моде, шнурки, схватил с вешалки ветровку и ушёл.
— Ну и иди! — крикнул ему вслед Паша. — Друг ещё… Ты не познался в беде, Ник… Ты… Эээээх, тост за друга, а чокнуться не с кем…
Пашка сокрушенно развел руками, посмотрел на себя в зеркало.
— Обезьяна ты, Паша, вылитая, — показал он сам себе язык. — Девушка твоя тебя бросила, ты расклеился, а завтра сдавать статью…
Он умылся, вылил из медной турочки в чашку крепкий, чуть пахнущий шоколадом кофе, уселся за компьютер. Пальцы медленно, то и дело промахиваясь, застучали по кнопкам, замирали на секунду, потом снова принимались печатать. Работа — это тоже лекарство. И его сейчас нужно принять как можно больше…
Людмила просочилась в квартиру и сердце к подающему надежды Павлику как–то незаметно. Сначала принесла тапочки, потом забыла расческу, кепочку, пальтишко, гору шампуней и гелей для душа привезла, хотя оставалась всего на одну ночь… Дальше — больше: в квартиру переехали чемоданы с кое–какой одеждой, а мебель в гостиной слегка переменила свою дислокацию. Теперь в доме витал аромат её духов, лежали милые безделушки — там заколка, тут часики, на кухне стояла её чашечка с пингвинами, а в прихожей розовые тапочки. Пашка чувствовал, как теряет свою свободу, несется в пропасть… Но последнего шага он всё же не сделал, держался пока ,с гордостью заявляя друзьям, что в ЗАГС его затящат только на аркане.
Люда последнее время частенько намекала на свадьбу, кольца, банкет и штамп в паспорте, который, как она говорила, сделает их семью еще сильнее, устойчивей. И вообще сделает из амебы семью.
Но Паша семью как будто не хотел. Ну куда ему сейчас «это всё»?! Карьера только–только пошла вверх, появились интересные темы, а на них нужно время и силы. Брак тут вовсе ни к чему. Это всё потом, потом! Так, живут вместе, года полтора уже живут, ну и хорошо. Времени впереди еще много!
Люда работала модным нынче дизайнером интерьеров, рисовала на компьютере красивые комнаты, проектировала, достраивала. Был у неё и свой дом мечты. Она как–то даже показала Паше, как хотела бы обставить их квартиру, но Павлик тогда разволновался, разнервничался, решив, что Люда прямо сейчас начнет масштабные работы по переделке его жилплощади. Осознание того, что квартира давно не «его», а «их», придет к нему намного позже, сейчас же защита своей территории была как будто в приоритете…
— Ну сколько можно, Люд? Я работаю, достаточно хорошо устроился, обещают, что выведут в число первых журналистов, буду освещать крупные события. Не ко времени все эти перестановки, штампы. Надо немного подождать. А ты…
— А что я?! — заводилась Людмила. — Когда это всё? Нет, я не напрашиваюсь замуж. Ещё чего?! Но надо подумать о будущем! Надо!
— Да не хочу я жениться, ты не понимаешь что ли?! — не выдержал наконец Паша. — Ни к чему это всё мне сейчас! Живем и живем, а дальше видно будет.
— Что?! Живем, значит?! Я тебя обстирываю, готовлю, убираю твою хибару, а ты не хочешь жениться? — Кажется, даже стены квартиры содрогнулись от Людочкиного гнева. Хотя, по правде говоря, она берегла маникюр, особо в дела уборки не лезла. Да и что надрываться, если официально ты просто «та девушка, которая сейчас переехала к Паше жить». Так про неё говорили его друзья…
— Не хочу, — развел руками Паша. — Слушай, не мешай. Лучше со стиркой разберись…
И тогда она ушла. Долго, всхлипывая, собирала свои пожитки, вздыхала, но Паша писал рекламную статейку, взяв на дом «халтуру», страданий сожительницы не слышал. Отвлекся только, когда хлопнула входная дверь…
Мир рухнул, застрял где–то в черноте, заставив Павлика запить и опуститься до вытянутых на коленках тренировочных штанов и майки, выуженной из недр шкафа.
Но страдания страданиями, а совсем погрязнуть в хаосе Павел позволить себе не мог. Вчера вечером, после ухода Никиты, позвонила мама, намекнула, что собирается приехать, навестить сына. На даче поспели кабачки, она бы, если он не против, привезла ему пару баночек кабачковой икры… Да и просто навестила блудного сына, который на дачу и носа не кажет. Павлик тут же протрезвел, тяжело вздохнул и уныло осмотрел квартиру.
— День уборки? — спросил он своё отражение, кивнул, собрался уже вытащить из кладовки швабру, но тут позвонил начальник, велел ехать на пресс–конференцию к какому–то бизнесмену.
Уборку пришлось отложить…
— А что ты вообще мучаешься? Вызови службу, они тебе наведут полный порядок. Сейчас их в интернете уйма! Ещё и окна помоют! — посоветовали коллеги.
Павлик, недолго думая, согласился. Цены на уборку такой площади, как у него, были достаточно высоки. Но вот подвернулось объявление о «жене на час». «Уборка, обед, стирка и глажка белья, бонус — душевные разговоры, — говорилось в небольшой заметке. — Внимание! Характер приехавшей к вам женщины не является поводом для аннулирования заказа. Внесенные за услуги деньги обратно не возвращаются ни при каких обстоятельствах».
— Ой, да ладно! Я с ней вообще не стану говорить! Пусть сделает всё и уходит! А если еще и приготовит что–нибудь, то вообще отлично! — решил Паша, набрал номер, договорился, в какой день и час ждать работницу.
…— Извините, а Карасёв тут проживает? — всунулась в окошко вахтерши женская голова. — Я забыла, на каком этаже. Напомните, пожалуйста, а то бумажку с направлением искать долго.
— А вы, собственно, кто? Мы такую информацию посторонним не даём! — поджала губы вахтер, Мария Тимофеевна. Однажды вот также спросили у неё квартиру Агапкиных, потом оказалось, что воры. Хорошо, что вовремя опомнилась неопытная тогда еще тётя Маша…
— Я к нему по заказу. Жена на час. Вот удостоверение! — сунула вперед корочку Мария Тимофеевна.
— Да какая вы ему жена?! У него мать моложе! — возмутилась тётя Маша. — Или погодите… Вы клининг что ли? — Она, прищурившись, вела пальчиком по какому–то списку.
— Ну, можно и так назвать, — грустно пожала плечами гостья. — Уборка, уют и хорошее настроение.
— Фамилия! — рявкнула Мария Тимофеевна.
— Ирочкина. Вот тут написано же, в удостоверении!
— Проходите. Девятый этаж, холл направо, квартира…
— Знаю, милая! Квартира хорошая, у меня такой же номер был, когда с мужем покойным на Вятской жили. Знаете, там была такая сирень, такая клумба с нарциссами… — подняла глаза к потолку Ирочкина.
— Ну и славно, — потеряла Мария Тимофеевна всякий интерес к уборщице. Она считала это крайне унизительной работой — ходить по квартирам и мыть чужие полы. Вот если в каком учреждении пристроиться, это другое дело — солидно! А уборщица в квартире — это дно!
Но для женщины, барахтающейся на самом дне, Ирочкина выглядела весьма достойно: замшевый жакет, под ним блузка с кружевным воротничком. Юбка из какой–то плотной ткани, идеально обтягивающая бедра Ирочкиной, была не слишком длинна, и не слишком коротка, и форма–то у неё, пошив какой–то затейный, не скучно–прямой, как носила Мария Тимофеевна. Туфельки опять же кожаные, на каблучке, с зауженными мысочками и шнуровочкой спереди, были в цвет костюма.
— Ну Мери Поппинс прямо! — ехидно бросила вслед Ирочкиной тётя Маша. — А всё одно, уборщица!..
Паша проснулся от назойливого звука дверного звонка. Прищурился, посмотрел на часы. Глаза резало от яркого солнечного света, бьющего в окно. Вчера Павлик был на вечеринке, домой явился далеко за полночь, совершенно помятый и, едва добредя до кровати, уснул, даже не сняв пиджак. Голова гудела, в животе было как–то судорожно–противно. А звонок всё не унимался.
— Ну кто там такой настойчивый?! Не принимаю никого… Никого… Кого–то… — уже опустил голову на подушку Паша, но вдруг дернулся. — Люда? Людочка? Вернулась? Ключи забыла? Сейчас! Я сейчас!..
Он поплелся в прихожую, распахнул дверь, улыбнулся… И увидел Ирочкину.
— Вы мама? — отшатнувшись, спросил Павлик.
— Ну… — задумалась женщина. — Да.
— Людочкина?
— Нет. Вы ошиблись, моя фамилия Ирочкина. И–роч–ки–на. Я достаточно внятно говорю? — обеспокоенно наклонила головку гостья. — Я жена на час. Ваш час уже начался, молодой человек. Так, вот сумки, втаскивайте! Втаскивайте же! Не гремите, там стекло. Где можно переодеться? Паша, милый, не стойте истуканом, шевелитесь!
Павлик послушно понес провизию на кухню.
— Так, что с холодильником? — уже стояла за ним Ирочкина, засучив рукава. — Фу, Паша! Как вы это едите?!
Женщина вынула и бросила на стол пачку сушёных кальмаров.
— Да мы с ребятами под пи… — икнул парень.
— Понятно. Вот пакет, держите, ну вот за ручки держите же, а я буду туда всё складывать. Так… Так…
Ирочкина нырнула в холодильник чуть ли не по пояс, выгребая оттуда всё, что попадалось под руку. Банки, бутылки, закуски, прикуски — всё шло в мусор. Паша вздыхал, морщился, потом, наконец вспомнив про свою заявку, промямлил обиженно:
— Жены так себя не ведут!
— Да? — вскинула выщипанные бровки Ирочкина, вынырнула из холодильника, встала, приняв любимую «позу сахарницы» — руки в боки, на лице строгость. — Знаете, когда мой муж вот в таком же виде встречал меня утром, когда я после ночной смены в больнице волочила ноги домой, я не стеснялась в выражениях, я была ему настоящей женой. Скалка есть?
— Чего?
— Скалка, сковородка — хоть что–то есть? — спокойно уточнила Ирочкина.
— Зачем?
— Вы хотите жену? Будет вам жена. Скандалить буду.
— Не наааадо, — протянул Павлик. — Вас как зовут?
— Валентина Андреевна Ирочкина.
— Валентина Андреевна… Вы простите меня, ну молодость, знаете, глупость… Вы занимайтесь, а я пойду, прилягу…
Парень уже хотел развернуться и сбежать, но Ирочкина крепко схватила его за рукав.
— Нет, что же ты, дорогой?! Ты расскажи, как день вчера провёл, что вечером, хорошо погудели?
— Ну… Ээээ… Мы с ребятами…
Паша сел, Ирочкина поставила перед ним на стол стакан с холодной водой, ободряюще кивнула.
— Ну так вот, вечеринка была, мы танцевали…
— А что ж не позвонил, не предупредил? Я ждала, волновалась, — вычищая кухонный столик, упрекнула Ирочкина. — Жена всегда переживает. И матери переживают… — добавила она тихо.
— Ой, моя не переживает. Ей вообще всё равно! Только иногда приезжает, но не меня проведать, а квартирку контролировать. А как про Люду узнала, так взвилась, мол, кто такая, да что она у нас живет?!
— А кто она, действительно, такая? — уселась напротив парня Ирочкина, сняла перчатки, вздохнула, разминая пальцы.
— Люда? Ну я же говорю, девушка.
— Это я понимаю, по имени можно догадаться. А вот кто она тут? Я бы на месте вашей матери тоже желала знать. Жена? Невеста?
— Гражданская жена! — смело, гордо ответил Паша, хотя он еще и сам не знал, кто ему Людмила…
— Расписаны, значит? — Валентина Андреевна снова принялась за работу. Квартира Павлика требовала уймы времени и усилий.
— Нет, я же говорю, гражданская.
— Да никто она тебе, чудик! — усмехнулась Ирочкина. — От того и злится, мечется. Сколько вы уж вместе? Ну, раз с тобой живет, значит, приличное время? Да?
— Ну допустим…
— Допустим, Паша, женщине нужна определенность. Где у тебя тут совок? А, вижу. Ой, какой кактусёнок на подоконнике! Ну прелесть! Цветет?
Ирочкина отдернула штору, погладила маленький горшочек с колючим жильцом.
— Нет, это Людкин. Принесла, поливает. Цветка ни разу не было. Я говорю, выкинуть надо! — с охотой пояснил Пашка.
— Да… Вот видишь: «Людка», «выкинуть»… Грубовато получается! С женой так нельзя, да и с мужем тоже. Имя только ласковое, взгляд только нежный, и смотреть чтобы в одну сторону…
Валентина Андреевна вздохнула. У неё за плечами был длинный, крепкий брак, любовь, сердечные томления, переживания, подозрения, а потом снова крепкая любовь, не закончившаяся даже тогда, когда Ирочкина овдовела.
— Да рано нам ещё всё это! Я ж её пока вот, проверяю: как в хозяйстве, как готовит… Ну и вообще…
Паша переместился вслед за гостьей в комнату, смущенно отвернулся, когда она всплеснула руками, увидев творящееся там безобразие.
— А, это как тест–драйв? Ну понятно. Ты её проверяешь, она тебя. Только не то всё, не то! Пока главного не сказано, все претензии и ожидания, Паша, абсолютно беспочвенны. Неси пакет, будем коробки эти собирать. Сколько ж ты пиццы съел, а? Поди, гастрит нажил?! Ничего, сейчас приберемся, наготовлю тебе дня на три точно. Ох, Паша!
— Мы просто другое поколение, усовершенствованное! — нахмурился парень. — Нам не стыдно сойтись, потом разойтись. И волокита эта документальная ни к чему. Мне сейчас это вообще не нужно!
— А что нужно? Ох, Пашенька, время так быстро летит, не успеешь оглянуться, а уже всё очень нужно, только вот ты старик… Сожалеешь, мучаешься, но не исправить ничего.
Валентина Андреевна, отставив мусорный пакет и смахнув со столика и телевизора пыль, включила пылесос, планомерно очищая ковер от крошек.
— Да не знаю, но мне нужно, чтобы Людка … Люда была рядом, но не могу я еще сделать, как она хочет! Свадьба — это шаг! Большой, ответственный шаг! Это семья, обязанности, это… Да и матери Люда не нравится…
— Ноги подними! — скомандовала, кивая на его тираду, Ирочкина. — Вот так. Чистота — залог здоровья! А я считаю, что Людмила твоя должна найти себе другого мужчину. Вот! И молчи! Раз всё так у вас сложно, раз не до неё бывает, то и пусть уходит.
— Да что вы такое говорите?! Вы её совсем не знаете, а рассуждаете! Перестаньте! — разозлился Павлик.
— Хорошо. Перестала. Поехали дальше. Ванная… Ох, батюшки, хоромы–то какие! У вас тут, как у фараонов, золотая сантехника! Да, так вот, про ответственный шаг… Павлик, вы его уже сделали. Сами не заметили, а уж бежите–то в одной упряжке. А за спиной минуты остаются, часы, дни…
Валентина Андреевна задумчиво пшикала на кафель какие–то средства, чихала, поливала водой из душа, опять пшикала.
Павлик, тоже расчихавшись, ушел на кухню, стал ждать, когда «жена на час» приготовит ему обед. Ну а что?! Заплатил же!..
… Ирочкина одновременно управлялась с борщом, котлетами и запеченной в духовке картошкой, строгала еще салат, варила овощи к винегрету, мариновала кусочки мяса для ужина, поставила тесто для пирога. Всё в её руках происходило быстро, сноровисто, как будто это не женщина, а точно спроектированная машина.
Паша давно не нюхал таких ароматов в собственной квартире. Люда готовить умела, но как будто ленилась, всё больше приносила полуфабрикаты, разогревала или вообще просила Пашу отвести их в кафе. Вот чего им не хватало, понял парень, — домашнего уюта! Но это ж для стариков! Это когда или денег нет, или сил дойти до ресторана…
— Вкусно? Ну ешь, ешь. А я пока пирог сварганю. Яблок привезла, сейчас начинку сделаю. Ох, Паша… А может я не права? Всё это, — она обвела взглядом кастрюльки и сковородки, — относится к матери, ну их это обязанность? А жена должна порхать?
Павлик задумался. Жена жене рознь, но в любом случае жена — хозяйка, ею дом живет.
— Нет, правы, Валентина Андреевна. Только это ж не сразу всё… Сколько ждать–то надо, чтобы так хорошо устроиться? — улыбнулся Паша. — Знаете, не сочтите за лесть, но я б вас замуж позвал. Ну, или лучше в мачехи ко мне! Пока еще моя Люда такой станет и станет ли вообще домашней?..
— Вот хорошо как говоришь ты: «Моя»… Твоя она, а ты её, так чего ж бегаете? В мачехи не пойду, название плохое. Будем просто дружить семьями. Ну иди, звони ей, решите, как дальше жить будете! — ободряюще кивнула женщина, улыбаясь.
Пока Паша заперся в спальне и набирал Людин номер, в дверь позвонили.
Ирочкина, помявшись, открыла. В квартиру ворвалась строгая, затянутая в пучок женщина. Волосы в пучок, лицо в пучок, всё тело тоже скомкано, затянуто.
— Ах это вы?! Не стыдно?! — напустилась она на Ирочкину. — Седина, вон, на макушке, а все по молоденьким?! Что вы тут делаете?
Валентина Андреевна, пожав плечиками, ответила:
— А вы, наверное, Пашина мама, Тамара Олеговна? Я Валя. Паша и я… Мы… В общем, у нас гостевой брак. Я приезжаю, вот прибираюсь, еду моему пупсику готовлю, потом уезжаю. Всё лучше, чем Людка, да? Вам же она не нравится?
Тамара Олеговна уставилась на Ирочкину.
— Что? Да Люда по сравнению с вами просто Афродита! Она молодая, красивая, всё у них с Пашей впереди, научится всему! А вы бы шли своей дорогой, дамочка! Боже, Павлик, почему эта женщина хозяйничает у тебя дома?! Это ненормально! — воскликнула Тома, увидев в коридоре сына.
— А что ж такого?! — не унималась Ирочкина. — А вдруг это любовь? Вдруг я та самая, единственная?
— Мам, Валентина Андреевна просто из клининговой компании… Ну и вообще домашних услуг. Она пошутила. Валентина Андреевна, моя мать не понимает юмора, с ней так не стоит… — Паша взял мать за руку, повел на кухню. Там на столе уже дышал испариной под полотенцем зарумянившийся яблочный пирог, шедевр Валентины. Зазвенели ложки, размешивая сахар в чашечках, цокнули об стол блюдца…
— Ну вот и славно, и хорошо! — сняв фартучек и поправив бусики на шее, прошептала Валентина Андреевна. — Пора мне, пойду потихоньку.
На пороге она столкнулась с милой худенькой, рыжей девушкой. Та нерешительно протянула руку к звонку, отдернула её, увидев в квартире незнакомого человека.
— Ой, да я уже ухожу. Идите, Люда, пирога на всех хватит! И вот еще что, свекровь о вас лучшего мнения, чем вы думаете. А Павел… Павел зеленоват, конечно, но молодость — это не изъян, а скорее приятный бонус. Всё у вас будет хорошо, Людочка, он говорит о вас «моя Люда»… Это ж прекрасно!
Ирочкина хихикнула, схватила сумку и, одернув жакетик, ушла, оставив девушку растерянно переминаться на пороге квартиры.
— Люда, это ты? Надо же… Я так ждал, звонил тебе… Люд, ты проходи, — засуетился вокруг Павлик. — Люд, я подумал, нам бы поговорить…
— Здравствуйте, Людмила, — протянула для пожатия руку Тамара Олеговна. — Очень рада, что вы вернулись… вы даже не представляете, как рада. Сейчас зашла, а тут какая–то престарелая женщина хозяйничает, представляете?! Нет уж, лучше ты, Людочка!
— Добрый вечер, я… — засмущается Люда, Павлик крепко сожмет её руку и больше уж не отпустит.
Они еще долго будут сидеть на кухне, пить чай и есть Валин пирог. У них еще всё впереди, вся жизнь, и прожить её тоже нужно научиться. Они очень постараются…
… А Валентина Андреевна придёт сегодня вечером домой, в маленькую уютную квартиру, переоденется, помоет в ванной руки, а потом, открыв шкаф в спальне, бережно проведет рукой по висящим на вешалке крыльям, белым, легким, пушистым, точно из лебединого пуха.
— Домой бы мне уже, а? — шепотом попросит она, глядя куда–то в небо. — Уставать стала…
— Еще немножко надо поработать, Валюш, чуть–чуть! Нельзя людей без помощи оставлять, понимаешь, надо и подсказать, и подтолкнуть! Потерянные все какие–то, вдруг счастье свое пропустят! — ответит ей чей–то тихий голос.
Валя вздохнет, уберет крылья обратно в просторный, полупустой шкаф. Она подождет ещё, пока выйдет срок её службы и разрешат ей воссоединиться с живущим на Небесах мужем. У них была слишком сильная любовь, слишком чистая, Валя должна научить такой же других людей. Это её маленькая миссия на Земле…
