Конверт был толстым, непрозрачным, и от него пахло официальщиной. Я вскрыл его канцелярским ножом, движения были точными, выверенными. Руки не дрожали. Внутри лежали несколько листов. Я пробежался глазами по цифрам, по сухим формулировкам, пока не нашел главную строчку. «Вероятность отцовства — 0.00%». Я перечитал ее три раза. Мир не рухнул. Он просто замер, съежился до размеров этого листа. Потом я поднял глаза на Лену, которая стояла на кухне и наливала себе чай.
— Что-то не так? — спросила она, не оборачиваясь.
— Всё абсолютно так, — мой голос прозвучал чуждо и спокойно. — Как раз сейчас всё встало на свои места.
Я медленно подошел к ней, положил результат теста на стол. Она посмотрела, потом на меня. В ее глазах мелькнуло непонимание, а затем — животный, примитивный страх.
— Саша, я могу всё объяснить.
— Не надо, — я повернулся и пошел в спальню. — Собирай вещи. И уходи. Сейчас.
Она побежала за мной, хватая меня за руку.
— Ты с ума сошел! Это наш сын! Ты же его растил, ты его любишь!
Я остановился и посмотрел ей прямо в глаза.
— Я растил и любил не своего сына. А сейчас я перестал быть ему отцом. Так же, как перестал быть тебе мужем. У тебя три часа.
Мы познакомились на выставке современного искусства. Я ненавидел этот пафос, но меня пригласил туда друг. Лена стояла у абстрактной картины, представляющей, как мне показалось, хаос. Она ловила каждый взгляд, каждое слово искусствоведа. А потом мы столкнулись у буфета.
— Полная ерунда, — негромко вырвалось у меня, глядя на композицию из ржавых гвоздей и перьев.
— Абсолютно, — вдруг согласилась она, и ее глаза смеясь. — Но так красиво подано.
Она была глотком свежего воздуха. Энергичная, яркая, она ворвалась в мою упорядоченную жизнь бурей. Мы поженились через полгода. Я, солидный архитектор, привыкший семь раз отмерить, и она — порыв, непредсказуемость, вечный праздник. Мне казалось, мы дополняем друг друга.
Рождение Степана стало самым счастливым днем моей жизни. Я не спал ночами у его кроватки, читал книги по педагогике, водил на развивашки. Он был моим зеркалом. Нет, не внешне. Чем-то более глубоким — жестами, интонациями. Я видел в нем продолжение себя.
Сомнения подкрадывались тихо, как сквозняк. Сначала это была шутка моего коллеги. «Слушай, а Степка-то на тебя ни капли не похож». Я отмахнулся. Потом пришла тетя Лида, строго посмотрела на сына и сказала Лене: «Весь в твоего первого, тот тоже светленький был». Лена вспыхнула и увела тетю на кухню. Я не придал значения. Но зерно упало в почву.
Сомнения росли вместе со Степаном. Чем старше он становился, тем очевиднее было — моих генов в нем нет. Ни моих карих глаз, ни ямочки на подбородке, ни даже формы ушей. Люди на улице принимали его за племянника. Однажды, гуляя в парке, Степан спросил:
— Пап, а почему у тебя глаза как шоколадки, а у меня как небо?
Я сжал его маленькую руку.
— Потому что ты у меня уникальный, сынок.
Но в ту ночь я не спал. Глядел в потолок и слушал, как ровно дышит Лена рядом. Она всегда спала так безмятежно.
Надежда теплилась в мелочах. Вот он так же, как я, морщит лоб, когда думает. Вот так же обводит взглядом комнату, прежде чем войти. Я выискивал эти крошечные сходства, цеплялся за них, как утопающий за соломинку. Может, это просто доминантные гены жены? Может, я сам себя накручиваю?
Мы отмечали его шестой день рождения. Степан задувал свечи.
— Я хочу, чтобы мы всегда были вместе, — прошептал он.
Лена улыбнулась мне через стол, ее глаза сияли. В тот момент я почувствовал себя подлецом. Как я могу в таком счастье сомневаться? Я решил выбросить все глупости из головы. Начать с чистого листа. Мы же семья.
Новый удар пришел оттуда, откуда не ждал. Я чистил старый компьютер, чтобы отдать его своему племяннику, и наткнулся на архив переписки Лены в одном облаке, пароль от которого был сохранен годами. Любопытство оказалось сильнее. Я начал читать. Переписку с неким Игорем. Ее бывшим. Того самого «светленького». Сначала это были старые сообщения, времен до нашего знакомства. Но потом я нашел новые. Годовалой давности.
«Видел Степу в инсте. Вылитый ты», — написал Игорь.
Лена ответила: «Да, гены — вещь. Иногда сама поражаюсь».
Они переписывались. Без флирта, коротко. Но в этих сообщениях была каменная, неоспоримая уверенность. Уверенность в том, о чем я боялся даже подумать. Я закрыл ноутбук. Во рту был вкус пепла. Надежды не стало.
Сила пришла не со злостью, а с холодным, кристальным спокойствием. Я больше не сомневался. Я знал. Теперь мне нужны были доказательства. Не для нее, для себя. Чтобы разорвать эту последнюю ниточку.
Я заказал тест ДНК онлайн. Когда набор пришел, я действовал как шпион в собственном доме. Собрал ватные палочки со слюной Степана, когда он чистил зубы. Свои — утром. Отправил конверт. Лена что-то болтала за завтраком, а я кивал, глядя на нее и думая только об одном — сколько же лет эта женщина лгала мне в глаза.
Я не устраивал сцен. Не задавал вопросов. Я наблюдал. И видел, как она нервничает, чувствуя мою отстраненность. Она стала суетливой, пыталась быть ласковее. Но я уже был недосягаем. Я построил вокруг себя стену из тишины и ожидания.
Вознаграждением стала не эта бумажка с вердиктом. Вознаграждением была моя ясность. Та самая, что позволила мне сейчас стоять и спокойно говорить, пока она рыдала у моих ног.
— Как ты мог! Тайком! Это подло!
— Подло — это годами жить ложью, — ответил я. — Подло — это позволять мужчине любить чужого ребенка, как своего. Я даю тебе три часа. Бери что угодно. Но его вещи не трогай.
Она поднялась с пола. Слезы мгновенно исчезли, сменившись холодной ненавистью.
— Хорошо. Я заберу Степана. И ты его больше никогда не увидишь.
Кульминация наступила через три часа. Она таскала чемоданы в прихожую. Степан, испуганный, сидел на диване в гостиной и смотрел на меня большими, полными слез глазами.
— Папа, а ты почему не едешь с нами? Мы ведь всегда вместе.
У меня сжалось сердце. Шесть лет жизни. Шесть лет отцовства. Они не испарялись по мановению волшебной палочки, по строчке в анализе.
Лена вышла из спальни, одетая для выхода.
— Всё, мы уходим.
Она потянула Степана за руку. Он упирался, плакал.
— Не хочу! Хочу к папе!
И тогда я сказал. Тихо, но так, что каждое слово прозвучало как приговор.
— Степан остается здесь.
Лена замерла.
— Что?
— Это моя квартира. Прописана здесь только ты. А он прописан здесь. Это его дом. Ты можешь уйти. Одна. И через суд доказывать, что ты имеешь право его забрать. Но учитывая, — я кивнул на лежавший на столе результат ДНК, — что я не его отец, а биологический отец, как я понимаю, в его жизни не участвовал, у суда возникнут вопросы к твоей материнской опеке. Кто ты такая, чтобы отрывать ребенка от единственного отца, которого он знал?
Она побледнела. Она не ожидала такого. Она думала, я сломаюсь, буду умолять, просить. А я играл по своим правилам.
— Ты не посмеешь…
— Попробуй.
Мы стояли друг напротив друга, два чужих человека, соединенные только ложью и болью. Степан вырвался от нее и подбежал ко мне, обхватив мои ноги.
— Я остаюсь с папой.
Лена смотрела на нас. На его руку, вцепившуюся в мою ногу. На мое каменное лицо. Что-то в ней сломалось. Она поняла, что проиграла. Она потеряла и мужа, и сына. В один день.
— Ладно, — прошептала она. — Но я буду его навещать.
— Это мы еще обсудим. После развода.
Она взяла чемоданы и вышла, не оглядываясь. Дверь закрылась с тихим щелчком.
Я остался стоять посреди прихожей, держа за руку Степана. Он всхлипывал, прижимаясь ко мне.
— Она ушла потому, что я плохо себя вел?
— Нет, сынок. Взрослые иногда так поступают. Это не твоя вина.
Я поднял его на руки. Он был таким легким. Моя жизнь рухнула, но на ее руинах остался он. Ребенок, который не был моей кровью, но стал моей душой. Лена солгала ему, солгала мне. Но я не мог солгать ему сейчас. Я не мог бросить его.
Я отнес его в его комнату, уложил в кровать.
— Спи. Завтра все будет по-другому, но мы справимся.
— Ты мой папа? — тихо спросил он, уже засыпая.
Я погладил его по волосам, тем самым, непохожим на мои.
— Да. Я твой папа. Всегда.
И в тишине комнаты, глядя на спящее лицо не своего по крови, но своего по сердцу ребенка, я понял, что иногда сила — это не в том, чтобы выгнать. А в том, чтобы остаться. Несмотря ни на что.
