Я не раз слышала, как друзья называли моего отчима «аленем» — вроде как в шутку, ах, как смешно. Это случалось, когда мы выбирались с ним куда-то вдвоём и встречали по пути его знакомых. Он держал меня пятилетнюю за руку, а я пряталась за его спину от насмешливых глаз друзей. Я не могла понять почему они его так называют и тем более было непонятно как это связано со мной.
— Дядя Глеб, а почему они говорят, что ты олень?
— Да они просто болваны, Юль — отвечал отчим после некоторой заминки и старался переменить тему: — Стоп! А мы чешки твои для танцев не забыли?
— Нет, они в рюкзаке. Это как-то со мной связано? Ну то, что ты олень?
Я семенила быстрыми шагами за ним по тротуару вдоль длинной многоэтажки нашего района. Первый снег таял, под ногами была каша и я уже начинала потеть.
— Н-нет, связано с твоей мамой. Понимаешь, был такой миф в Древней Греции о молодом охотнике и богине Артемиде. Однажды во время охоты юноша застал богиню, купающуюся в реке, и тут же влюбился. Он притаился и стал наблюдать за ней, а богиня заметила его, разгневалась и превратила в оленя.
— А потом она простила его и тоже влюбилась?
— Нет. Юноша-олень вернулся к своим и его тут же разорвали на части его собственные охотничьи собаки.
— Что-то я не понимаю… — почесала я в задумчивости подбородок. Мы уже подошли к светофору на переходе и ждали зелёный.
— В общем, если в наше время мужчина влюбляется в очень красивую женщину и начинает с ней жить… — лепетал неуверенно отчим.
— Красивую, как богиня?
— Да. Так вот таких и называют оленями.
— Ааааа… Значит, моя мама очень красивая?
Каждый ребёнок должен считать свою маму самой красивой, но я невольно вспомнила холёную маму Толика из нашей детсадовской группы… Вот где была красавица с обложки журнала. А моя мама была просто очень милой и то, что дядя Глеб считает её красивой, стало для меня откровением.
— Конечно красивая, — подтвердил без тени сомнения отчим.
Про истинное значение слова «олень» в отношении мужчин я узнала лет через десять. В двух словах, «олень» — это тот, кого женщина водит за нос, изменяя ему, такому правильному и покладистому, либо тот, кто берёт в жёны женщину с детьми и как последний олень воспитывает чужих «довесков», как родных. Мой отчим, как вы понимаете, относился ко второму типу оленей.
Он определённо был хорошим, но я его не любила. Будет точнее сказать по-другому: я не испытывала к нему антипатии либо неприязни, просто у меня не возникало к нему каких-то глубоких дочерних чувств, я не тянулась к нему душой, не нуждалась в его присутствии. Есть он — хорошо, нет — ну и ладно. А он был и, надо сказать, он старался стать для меня нормальным отцом: считался с моим мнением, водил на кружки, играл, покупал игрушки… Со стороны никто бы не подумал, что мы не родные.
Через полтора года нашей совместной жизни я впервые назвала его папой. Это произошло естественно, само собой… Мы с мамой разбирали покупки для школы — я шла в первый класс, — и мама обнаружила среди них стопку дорогих красивых тетрадей.
— А это зачем? Я же говорила купить обычные.
— Это я виновата, мам. Уговорила папу, не ругайся. Посмотри, какие милые котики на обложках!
Отчим сидел рядом на диване и смотрел телевизор. Он замер. Мама тоже застыла — её слух резануло от нового слова — «папа». Он сглотнула и покосилась на него.
— А ты спасибо сказала?
— Спасибо, папа! — крикнула я отчиму, сияя.
Отчим посмотрел на меня странным взглядом, как будто я произнесла нехорошее слово. Он слабо кивнул, его глаза заблестели. Ей-Богу, он чуть не прослезился и, дабы скрыть эту слабость, отложил пульт и встал, и вышел в другую комнату. Мама порозовела и вышла за ним. Я навострила уши. Услышала:
— Глеб, ну чего ты? Вот уж не ожидала, что ты настолько чувствителен! Видишь, она всё-таки тебя полюбила. Тебя нельзя не любить.
Полюбила! Что это вообще за игра такая в «любилки»? На улице только и слышала от ребят: «Юлька, какой папа у тебя классный!», «Юлька, как же тебе с папой повезло!» Ладно, думаю, пусть будет папой. Надо же кого-то так называть!
Я всегда знала, что у меня есть настоящий отец. Я его помнила. Он ушёл к любовнице, когда мне было четыре года. Как же он меня обожал! Он ничего не стеснялся! Он мог закинуть меня за спину и кружить по квартире, он мог повалить меня и начать целовать, но не так, как вы подумали, а выпуская ртом воздух мне в живот и производя неприличные звуки… Он называл меня своей дурашкой и снимал с деревьев, он смотрел со мной мультфильмы и разрешал красить себя детской косметикой… А потом он ушёл и стало скучно и грустно и он больше никогда не приходил, он уехал в другую область к своей новой жене, и мама судилась с ним за алименты и квартиру и дарила мне подарки от его имени, хотя я догадывалась, а потом разузнала, что она покупала их сама. Папа не просил высылать ему мои фотографии, папа никогда мне не звонил. Я находила виноватых: маму, его новую жену, кого угодно, только не его самого. Я готова была простить его в любой момент, но он не возвращался, не возвращался, он забыл обо мне, забыл, забыл, забыл, он вычеркнул меня из своей жизни!
Со временем мне становилось всё сложнее вспоминать его глаза и улыбку. Я забывала его голос, его смех и его фирменные фразочки. Какого цвета были его волосы? Карие или голубые глаза? Мама говорит, что у меня глаза папины, значит, карие… А ресницы? Какими были его ресницы? Мама уничтожила все фотографии, она вырезала его, обрезала, осталась только одна, где он держит новорожденную меня, склонившись и улыбаясь, ничего не разглядеть на ней, кроме носа с горбинкой и волос то ли тёмно-русых, то ли каштановых, и я не стану уточнять у мамы детали, потому что она до сих пор ненавидит моего отца.
Отчим другой. Он не позволит себе проявить ко мне вольности. Он сдержан и молчалив. Но он добрый. У него в кармане всегда есть пакетик кошачьего корма и если мы встречали на улице бездомную кошку, то она непременно становилась нашей «клиенткой». Он старался наладить со мной контакт, но это частенько получалось как-то коряво, неестественно и нам обоим бывало неловко.
Когда мне исполнилось десять лет, родился брат. Я отодвинулась на задний план. Уж тут он проявил себя настоящим папой, ничего не стеснялся! Помню, они тискаются все вместе на диване, а для меня нет места, я сижу на полу, хомячу сухарики и слушаю их нежности, и я как бы лишняя на этом празднике жизни, инородная, чужая, колючая… И никто не догадывался, насколько мне обидно и грустно. «Ты же большая, а он маленький, ты посмотри какой он сладкий, ути мой малипусинек!» — отвечала мама на мои претензии. Да, я большая, мне почти двенадцать лет, но я всё ещё ребёнок, не стоит так скоро списывать меня со счетов!
Став подростком, я показала им где раки зимуют, а также подарила им усыпанное алмазами небо… Я примкнула к неформалам, наворотила на голове полную дикость, проколола уши, язык и пупок, а от вида моего парня бабушки около подъезда крестились и замолкали. Танцы и учёбу я забросила, уроки не делала, стала слушать музыку громко и не считаясь с мнением других и если мама или отчим пытались со мной поговорить, я затыкала уши наушниками и смотрела в одну точку, делая вид, что их не существует. Никого не существует, кроме меня — непонятой, заброшенной, никому на самом деле не нужной… Я стала уходить из дома, ночевала у друзей и в подъездах, а отчим искал меня до раннего утра и иногда находил в подъездах, а потом, не поспав, шёл на работу, а мне было всё равно, я упиралась, когда он тащил меня за руку домой и кричала несправедливые слова, сотрясая голубой воздух рассвета:
— Ты мне не отец! Ты не смеешь мною командовать! Отпусти! Ненавижу тебя! Иди, потискай своего сыночка! Только его ты любишь на самом деле, не надо притворяться, что я тебе безразлична!
«Ты мне не отец! Ты мне никто!» — не проходило и недели, чтобы я не выкрикнула ему в глаза эти обидные слова.
Как он только терпел меня? Откуда брал силы, чтобы достойно пережить тот этап? Это ли не любовь была? Только любовь может быть настолько всепрощающей…
К десятому классу я утихомирилась и взялась за ум. Отчим и мама оббивали порог школы, чтобы меня оставили. Я пересдавала экзамены, чтобы не остаться на второй год в девятом. Отчим был моим репетитором по алгебре и физике, он был в этих направлениях профи. Всё прошло хорошо, я осталась и, уже выпускаясь, вполне прилично сдала ЕГЭ.
На выпускном меня захватила мысль: вот бы папка, мой настоящий папка, увидел какой я выросла, какой стала! Эта идея давно витала в воздухе, а на выпускном меня просто захлестнуло от желания увидеть отца. Мне казалось, что теперь, ставши такой взрослой и интересной, я смогу завоевать его сердце. Я озвучила маме свою идею, ведь только у неё были контакты по которым я смогла бы с ним связаться.
— Ты хочешь его увидеть? Не нужна ты этому «папе» совершенно, — холодно заметила мама, вложив в слово «папа» как можно больше презрения. — Должна признаться, из всех твоих затей эта — самая глупая.
— Он мой отец.
— Лишь биологический! — зашипела по-змеиному мама. — Он, можно сказать, донор, так будет правильнее. Твой настоящий отец — это Глеб и я считаю, что ты оскорбляешь его подобным желанием. Он тебя вырастил как родную дочь, всегда хорошо относился, никогда не принижал! Не самая лучшая благодарность с твой стороны заявлять, что хочешь найти настоящего отца! А Глеб значит был не настоящим, да? Так, понарошку?
— Но он же меня не родил… И вообще не такой уж он и идеальный! Молчит вечно, как в рот воды набрал. Всё работает да работает, он на меня и внимания не обращал особо, вы больше с Павликом возитесь, а я для вас только проблемы создаю.
— Как тебе не стыдно так говорить!
— Я хочу встретиться с папой. Хочу увидеть своего настоящего отца, — твёрдо повторила я.
Я так и сказала — настоящего отца — не отдавая себе отчёта в том, насколько грубо это звучит по отношению к отчиму — к тому человеку, который принял меня как родную.
По прошествии стольких лет не он первым написал мне, а я. Я боялась, что растеряюсь во время звонка, не смогу чётко изложить свою мысль, поэтому написала ему в мессенджере. Он тоже не стал мне звонить, как не стал писать ни «ох», ни «ах». Ничего не спрашивал, а только ответил: «Давай увидимся, Юля. Ты сможешь приехать? Я встречу тебя с электрички. Напишешь время прибытия.»
Он был совсем не таким, каким я его представляла. Совершенно чужой мужчина. Лысоватый по линии лба, жёсткие глаза смотрели холодно и расчётливо, словно он размышлял о том, что же мне надо. Он был некрасивым, а точнее неприятным, и я невольно вспомнила добрую и робкую улыбку Глеба, моего отчима. А я-то представляла его принцем! Он взял у меня сумку, в которую я сложила вещи на пару дней, мало ли…
— Ну, пошли в пиццерии посидим. У меня перерыв на обед, но я выпросил дополнительный час, раз такое дело. Дочь, всё-таки!
Мы прошли турникеты вокзала и вышли на широкую парковку перед зданием. Он повёл меня через дорогу и с интересом посматривал в мою сторону. Он спрашивал как я там живу, как мама, не обижает ли меня новый «папа». Отец заказал свою любимую пиццу, там был болгарский перец, я терпеть не могла болгарский перец, но откуда он мог об этом знать.
О чём с ним говорить я не знала. Он тоже растерялся, но и не волновался. У него не было ко мне интереса и мне было больно понимать, что я для него безразлична, что я не нужна этому человеку, что я для него — птичка, случайно и невовремя залетевшая в окно. Папа не приглашал меня к себе домой и вяло отвечал на вопросы. Он работал в центре занятости, у него есть жена, собака и двое детей. Знают ли они, что мы сегодня с ним встретились? А зачем им это знать? Я же должна понимать, что он не может пригласить меня к себе домой: у него своя жизнь, у меня — своя. Он выполнил свои обязательства, платил алименты до моих восемнадцати и, когда я захотела с ним встретиться, первым делом подумал, что я хочу просить у него дополнительные деньги.
Я вернулась домой и больше никогда не заговаривала об отце. Его больше не было для меня, были только мама, отчим и брат, остались только люди, которым я по-настоящему дорога и нужна. Мне стыдно перед отчимом — я причинила ему много незаслуженной боли. Когда мне исполнилось двадцать два, в преддверии свадьбы отчим подарил мне квартиру, чтобы нам, молодым, было где жить. Он копил на неё десять лет, начал брать подработки в то самое время, когда я металась в подростковом кризисе и говорила, что ненавижу его, что он мне никто, что он не отец мне….
Я долго разыскивала нужные слова, которые хотела произнести на собственной свадьбе. Когда подошло время произносить тост, я обратилась к нему и тут же слёзы начали душить меня и голос изменял и в ушах загудело, а он смотрел на меня с любовью и нежностью, он — такой надёжный, мудрый и преданный! Я забыла слова и не стала разворачивать написанную заранее бумажку.
— Ты давно уже для меня не дядя Глеб и назвать тебя отчимом у меня не поворачивается язык. Таких отцов, как ты… — тут мой голос зазвучал предательски низко и задрожали губы и я заплакала, но взяла себя в руки, продолжила: — их больше нет в этом мире. Ты самый лучший, самый терпеливый, самый преданный… Я не знаю… Кем бы я выросла, если бы не было в моей жизни тебя? И я хочу от всей души сказать тебе: спасибо, папа, что ты есть у меня. Я люблю тебя. Очень люблю. Прости меня за всё.
Отчим поднял свой бокал. На его гладко выбритой щеке блестела слеза.
— Я тоже люблю тебя, дочка. Горько!
Го-рько! Го-рько! Гоооо-рько!
