Я вошла в квартиру без стука. Ключ, который он не успел у меня забрать, все еще поворачивался в замке. Сергей выскочил из гостиной с таким видом, будто в дом ворвался грабитель.
— Ты что тут делаешь? — его голос был резким, как щелчок по носу.
— За своим. Приехала за долей.
Он фыркнул и скрестил руки на груди, заблокировав проход дальше в прихожую. В этой его позе, в этом жесте было столько уверенного права собственности, что меня чуть не вывернуло от горечи. Наш общий дом. Мамин дом.
«Отдай мою долю, Сергей. Я сказала — отдай».
Мой брат стоял в дверях, отвернувшись. В его спине, в этом упрямом затылке, читалось всё — раздражение, злость, желание, чтобы я просто исчезла. Трехкомнатная бабушкина квартира, пахнущая свежим ремонтом и чужими вещами, была для него уже своей. А я — помеха.
— Какая твоя доля? — он резко обернулся. — Ты тут не жила, не вкладывалась. Приехала, дерись.
— Она нам обеим принадлежала. По закону.
— А по совести?
Это слово, брошенное им, повисло в воздухе, тяжелое и ядовитое. По совести. Оно отбросило меня назад, в прошлое, которое он, казалось, навсегда стер из памяти.
Пять лет назад мама умирала в этой самой комнате. Она держала нас за руки — меня и Сергея.
— Квартира пополам, — прошептала она, глядя на нас умоляющими глазами. — Договоритесь. Вы же родные. Держитесь друг за друга.
Сергей сжал ее ладонь.
— Конечно, мам. Не волнуйся.
Я кивала, давясь слезами. Мы были тогда семьей. После похорон он обнял меня и сказал: «Сестренка, ничего не изменится. Это наш общий дом». Я уехала в другой город, вышла замуж, родила ребенка. А он остался. Сначала просто жил, а потом прислал письмо — «хочу сделать ремонт, продать и поделиться». Я согласилась, доверяла ему.
Надежда теплилась в сердце все эти месяцы, пока он делал ремонт. Мы иногда созванивались, он рассказывал о стройке, жаловался на цены. Я верила ему. Верила, что брат не обманет. Что слово, данное матери, что-то значит.
Потом пришло извеждение о продаже. Цифра была внушительной. Я позвонила, радостная.
— Сереж, поздравляю с продажей! Когда сможешь перечислить мою часть?
В трубке повисла пауза.
— Катя, тут дело такое… Деньги почти все ушли на ремонт и на агентов. Остались крохи.
Мир накренился. «Какие крохи? Мы же договаривались!»
— Приезжай, разберемся, — сухо бросил он и положил трубку.
Новый удар был сильнее первого. Предательство. Холодное, расчетливое. Я видела счета — он вложил не так уж много, а продал квартиру втридорога. Он просто хотел все присвоить.
Сила родилась из этой боли, из горького осознания. Это была не злость, нет. Это была холодная стальная решимость. Я не позволю ему так поступить. Не ради денег. Ради мамы. Ради той девочки, которая верила своему старшему брату.
Я нашла силы действовать. Собрала все документы, нашла старого адвоката, подругу мамы. Татьяна Борисовна просмотрела бумаги и покачала головой.
— К сожалению, Катя, устная договоренность — ничто. Но у тебя есть доля по праву собственности. Он не может лишить тебя ее без твоего согласия. Он совершил серьезное правонарушение, продав квартиру без твоего подписанного согласия. Мы можем это оспорить.
— Я не хочу его сажать в тюрьму, — прошептала я. — Я просто хочу справедливости.
— Тогда давай действовать жестко, — сказала Татьяна Борисовна. — Угроза суда — иногда единственный аргумент.
Мы направили ему официальную претензию. Он проигнорировал. Тогда я купила билет и поехала в наш родной город. В нашу квартиру. Вернее, в его квартиру, как он теперь считал.
Вознаграждением для меня был не будущий чек, а тот момент, когда я стояла на его пороге и видела его лицо. Не злое, а испуганное. Он понял, что игра окончена, что я не та маленькая сестренка, которую можно обмануть. Я — взрослая женщина, готовая постоять за себя и за память матери.
— По совести? — я сделала шаг вперед, глядя ему прямо в глаза. — По совести, мы дали маме слово. По совести, ты сейчас украл не у меня, а у своей племянницы. У нее проблемы со здоровьем, Сережа. Ей нужна операция. А тебе нужен новый автомобиль.
Он побледнел. Эта информация ударила его больнее любой угрозы суда.
— Я… я не знал.
— Ты и не спросил. Тебе было все равно.
Кульминация наступила тихо. Без криков, без скандала. Он прошел в гостиную, сел на новый диван, купленный, вероятно, на наши общие деньги, и опустил голову.
— Хорошо, — тихо сказал он. — Я переведу тебе твою долю. Всю.
Я стояла и смотрела на него — на своего брата, который вдруг стал чужим, постаревшим и несчастным человеком. Никакой радости победы я не чувствовала. Только пустоту и грусть.
— Мама просила нас держаться друг за друга, — сказала я, поворачиваясь к выходу. Он не ответил.
Я вышла на лестничную площадку, закрыла за собой дверь и прислонилась к стене. Внутри не было ни злости, ни торжества. Была только тихая, горькая уверенность. Я сделала то, что должна была сделать. Я защитила свою семью, свою дочь. И память мамы.
Я спустилась по лестнице, вышла на улицу и вдохнула полной грудью. Дело было сделано.
