— Продаете? Нда… — Юля Михайловна подтянула подол длинной плиссированной юбки, покачала головой, оглядываясь по сторонам, осторожно переступила через лужу на тропинке и поднялась по ступенькам крутого крылечка. Наверху, встав на сплетенный из верёвочек половичок, вытерла налипшую грязь с ботильонов, поежилась. Только–только закончился дождь, с деревьев в саду капало. Усыпанная свернувшимися, коричнево–желтыми листьями земля исходила паром от пригревающего с утра солнца. Оно, веселое, дерзко–игривое, вспыхивало на смородиновых листах, прыгало по голым веткам засохшей вишни. В стоящей у дома бочке купалось лазурево–голубое, какое бывает только осенью, небо, пускало по воде пушистые, как из синтепона сделанные кораблики–облака.
Лида, Лидия Андреевна, для соседей и родных просто Лидочка, для сына — «ма», для мужа «Лидуня», женщина тихая, как будто полупрозрачная, с тонкими, как веточки, руками, миниатюрными ножками, хрупкой фигуркой и лицом, как у фарфоровой куколки — бледным, почти белым, на котором совсем некстати горели двумя красными пятнами щеки, — кивнула, грустно вздохнула. Продает. Дачу свою продает, родовое гнездышко.
— Так а что такая развалюха–то и за такие деньги? — скривилась Юлия, выделив слово «такие». Она была достаточно прижимиста, на рынке всегда торговалась, в магазине была избирательна и дотошна, высчитывала выгоду. Не всегда такой была, жизнь научила, перековала характер ещё тогда, в девяностые, когда молодой красавице Юле хотелось многого, а зарплату не платили. Юля с мужем, тоже молодым, оголтело в нее влюбленным Игорем, открыли тогда ателье, стали обшивать жителей своего Егоровска. А откуда взять хорошие ткани, фурнитуру? Надо держать марку, «соответствовать», быть на уровне. Изворачивались, хитрили, искали выгодные пути и источники, обманывали. Было. Хотелось жить красиво, чтобы квартира хорошая, а там, в квартире, — магнитофоны и телевизоры заграничные, а в баре — напитки изысканные, сплошные виски да джины с тониками. О заветах жить по чести, по совести, не думали, не до того, бизнес надо делать, господа!
Юля тогда научилась жёстко, даже жестоко прогонять людей, которые мешали ей в деле, ластиться к тем, кто мог быть полезным и обладал властью. Игорь всё знал, но молчал. «Если что не нравится, уходи, не держу!» — как–то обозначила свои позиции Юля. Игоряша тогда решил, что ему нравится всё, абсолютно всё, прожил с Юлькой вместе много лет, имел на стороне даму сердца, Зою, Зайчика, но всегда четко разделял мух и котлеты. Котлеты он есть любил, да не какие–нибудь, а из оленинки и медвежатинки, любил пить хороший алкоголь, а не ту паленую бурду, что наливала Зойка. В Зое была страсть и нежность, в Юле деньги, сложи их — и получится идеальная Игоряшина жизнь. Знала ли Юля о сопернице? Нет. Догадывалась? Да, но прогнать мужа не решалась…
Покупательница провела перчаткой по перилам, отряхнула руки от налипших зеленых червячков мха.
— Ну хотя бы привели в порядок дом! Игорь! Игорь, ну что ты там стоишь? — крикнула она мужу, который, облокотившись на капот серого «Форда», курил, пряча шею в высокий ворот куртки. — Игорь, иди сюда. Я опять одна должна все делать?
Мужчина послушно выкинул окурок, толкнулся в калитку, но та не пустила.
— Совсем с головой не дружишь? В другую сторону открывается! — рявкнула жена и, не дожидаясь, пока Игорь подойдет, велела открыть дом, показать, что внутри.
Небольшой, обитый вагонкой предбанник, чистенький, с местом для дров, крючками на стене и самодельной галошницей. Рядом с дверью висит большое овальное зеркало, немного помутневшее, в деревянной, темной раме.
— Да что ж у вас везде эти коврики, паласики, тряпки?! — возмущенно поддела мыском ботильона цветастый коврик Юлия Михайловна. — Гниль в доме развели, ведь под ними одна пыль да грязь! Вы же женщина современная, голова на плечах у вас есть, а всё, как бабка, живете! — не стесняясь, отчитала покупательница Лиду. — Ну как неандертальцы, ей–Богу!
— Это от бабушки еще осталось. Сами плели с ней, узоры какие, вы посмотрите! Таких не купишь, ручная работа, — ответила Лида, с любовью глядя на половички.
Да, делали их с бабушкой, сами. Собирали старые халатики, кофты, юбки, баба Валя учила, как на полоски разделить, как сделать так, чтобы узор вышел. Да, не магазинные, что там говорить… Сейчас такие не в почете — самоделка и простота! А для Лиды это память. Это про бабу Валю и ее теплые, большие, шершавые ладошки, про маму, смешливую, худенькую певунью, что танцевала босиком на этих ковриках, кружилась, а потом, пойманная в объятия мужа, Лидиного отца, замирала, позволяя себя поцеловать… Эти коврики — память о том, как маленький Кирюша ползал здесь, в избенке, на коленках, катал машинки и играл, что это не коврики вовсе, а карта мира со странами и городами, с дорогами и морем.
Память… А сегодня Лида ее продает. Совсем продает, за деньги. Этой недовольной женщине, которая коврики выкинет или сожжет. Ей они не нужны.
— Дрянь это, а не работа. Всё на свалку. Я за них платить не буду. Дальше что? Ну, не стойте, ведите! У меня еще много дел! — отрезала Юля. Ей даже нравилось быть сегодня такой резкой, грубой.
«На отца уж больно похожа! — подумала Юлия Михайловна, разглядывая идущую впереди хозяйку. — Тот тоже был как будто хиленький, как палочник, ручки свои выставлял, на кафедру опирался, шейку гусиную тянул, ноги переставлял, как будто ишак у водопоя мнется. Шутить любил, так, чтобы студенты смеялись, чтобы любили его. Но это всё были белые одежды, а под ними — черная, злая физиономия припрятана, жестокая и принципиальная. И Лидка небось такая: снаружи овца, внутри — ведьма!»
— Вот. Здесь комната большая, можно как гостиную использовать, там кухня, просторная, с видом на сад, — тем временем показывала руками Лида туда–сюда.
— Да какая ж она большая?! — усмехнулась Юлия. — Это вы уж тут мне не говорите. Продавать нужно честно, не приукрашивать!
— Но вы же не видели! Пройдите, вы сами убедитесь…
— Видела–не видела… Сама знаю, куда мне идти, а куда нет! Ну, чем еще богаты? — отрезала Юля, отвернулась.
— А! Есть еще кладовка. Здесь храним консервацию, вещи разные. С кухни можно выйти на участок, там отдельный вход. Печка исправна, по всему дому тепло пойдет, если натопите. Здесь, справа, — Лида показала на чуть приоткрытую дверь, — кабинет моего отца. Мы еще не вывезли вещи, но всё освободим.
— Отца, говорите? Кабинет?! — притворно удивилась Юля. — Очень интересно.
Зашла, огляделась. Тяжелый дубовый стол с обитой зеленым сукном столешницей. И почему все великие умы соглашались на такие столы?! Все пятна на них видно!.. На столе красивая, кажется бронзовая, подставка под письменные принадлежности: охотники на привале, лежат, смотрят в разные стороны, а вместо деревьев у них ручка да карандаш торчат.
— Занятно, — провела рукой по столу Юлия Михайловна. — А кто у вас отец? Судя по книгам, ученый? — Покупательница осмотрела стоящие на полках книги, справочники, энциклопедии, словари. Рядом со столом книжный шкаф. Там какие–то папки, альбомы с фотографиями.
— Да. Он работал в институте, читал курс по истории, — пояснила Лида, тоже дотронулась до стола. Лакированная поверхность была прохладной, гладкой, и в комнате пахло пижмой. Отец всегда просил раскладывать на зиму пижму, чтобы не было мышей. А те всё же бесстыдно приходили в дом, пролезали в щели, грызли обои, иногда добирались до книг. Это было в те года, когда семья Лидочки не выезжала на дачу зимой. У отца было много работы, а мама болела. За домом приглядывала бабушка и Лида. Приедут на электричке, потом целый час идут по тропинке через лес, потому что так короче. Дойдя до забора, потопчутся, еле–еле отопрут калитку, а та, заваленная снегом, трещит, не хочет открываться. Лида рада сугробам, белому снегу. Городская зима ей казалась тягостной, серой, а вот на даче сразу становилось хорошо и радостно. Бабушка протаптывала дорожку к дому, заходила, охала, что опять были мыши, что «сил от них никаких нет», доставала из сумки бутерброды, грела на плитке воду, и звала Лидочку пить чай. Печь тогда не топили, бабушка говорила, что, если сразу разогреть дом, по стенам побегут ручейки, бревна будут потеть и плакать.
Поев и походив по комнатам, «проверив», собирались в обратную дорогу. Перед тем, как уйти, бабушка всегда крестила избу, кланялась, шептала молитвы, чтобы уберег Бог «гнездо», чтобы не отвернулся.
Лида послушно ждала, слушала. Она в Бога не верила, в школе сказали, что его нет, заблуждаются люди. Но бабушку не перебивала. Её тихий, как шелест листьев летом, шепот Лиде нравился, нравилось смотреть, как она троекратно крестится, кланяется, поправляет платок на голове и, сказав: «С Богом!», сходит с крылечка. То скрепит под ее тяжелыми, вразвалочку, шагами: «Да–да, да–да…» А потом быстро, как из пулемета: «Дададада!» Это Лида сбежала вниз, слепила снежок, кинула в укрытую снегом яблоню. Та заволновалась, задрожала, и как ухнется с ее веток снег вниз. Бабушка ахнет, и ну опять креститься. Уже у калитки обе оглядывались. Дом, слепой, с закрытыми ставнями окошками, укрытый пластами снега, как пуховым платком, с почерневшими от влаги досками крыльца как будто вздыхал, укутывался в зиму, пушился во все стороны сугробами и снова засыпал, теперь уже, наверное, до весны. А баба Валя с Лидочкой шли обратно к станции, опять тропинкой через звенящий тишиной лес…
— Да… лекции, значит, читал. Понятно. И что он сейчас? — поинтересовалась Юлия Михайловна, вышла из кабинета, направилась к лестнице на второй этаж. — Всё еще читает?
— Нет. Папа давно на пенсии, зрение совсем упало, не смог дальше работать. Поднимайтесь, там еще три комнаты. Они небольшие, но очень уютные, — последовала за покупательницей Лида.
— Слышишь, Игорь? Хозяин дома совсем ослеп. Бывает… Бог покарал, — с издевкой кивнула Юля мужу, маячившему у двери. Тот пожал плечами. Ему было вообще всё равно, только не мог он взять в толк, зачем жене понадобилась эта старая хибара. Могли бы дом найти намного лучше, просторней и к городу поближе.
— …Да бешеной собаке семь верст не крюк! — отвечала ему Юля, пока ехали до места.
— А кто бешеная собака? — удивленно спрашивал Игорь, таращась на дорогу.
— Неважно. Вези и молчи…
… Лестница с удобными, как раз под размер ладони, перилами, вела на второй этаж. Здесь тоже были коврики, отчего Юля скривилась, покачала головой.
— Горбатого могила исправит, — прошипела она. — А что так темно? Неужели трудно включить свет?! Лидия Михайловна, так дела не делают! Вы мешаете смотреть дом! Скрываете что–то? Может у вас тут по углам плесень и тараканы бегают, а я не увижу.
— Да ничего я не скрываю! Вот выключатель!
Под потолком в узком коридоре зажглась лампочка, осветив три двери. В конце коридора тоже стоял шкаф со стеклянными дверцами, такой же, как в кабинете. Только вместо книг тут были фарфоровые статуэточки: лисы, волки, совы, собаки, дамы с зонтиками, балерины, целомудренные пастушки и их женихи, обнаженные нимфы, прикрытые лишь длинными кудрями, румяные дети, рассматривающие какой–то сверток матросы, играющий на баяне солдат, японка с расписным веером.
— Боже, вот это да! — Игорь метнулся к шкафу, воткнулся носом в стекло, стал рассматривать статуэтки. — Да за такую коллекцию вы бы заработали гораздо больше, чем получите за этот дом!
— Они не продаются. Это отцовские. Мы всё увезем, шкаф оставим, — покачала головой Лидия.
Ее папа был заядлым охотником за такими вот фигурками. Бродил по толкучкам, блошиным рынкам, антикварным магазинам, никогда не торговался, платил столько, сколько просили. Если денег не было, договаривался, что занесет попозже, спешил, занимал у знакомых и, гордый, приносил домой очередную статуэтку. Лида любила рассматривать эти застывшие личики, разрисованные мордочки животных, гладила фарфоровых щенков и любовалась тонкими, изящными ножками балерин. Мама же и бабушка считали это увлечение пустым, ругались на Андрея, корили, что транжирит семейные деньги, что совсем потерял голову, потратил деньги, а ведь откладывали Лидочке на пальто и туфли.
— Вы ничего не понимаете! Вы приземленные, примитивные люди! Это же искусство, оно пропадает, его, вон, в грязь ставят на рынке, прямо в грязь! Ай! — махал он рукой и уходил к себе в кабинет.
Сначала фигурки стояли у него там, на полках рядом с книгами, потом их переставили в шкаф наверху. Кирилл, когда был маленьким, однажды тайком унес в комнату фарфорового матроса, играл под одеялом, зная, что дед будет ругаться. Пропажу долго не замечали, потом был целый скандал, Лида даже решила, что больше на дачу не приедет, раз из–за какого–то глиняного матроса ее отец кричит на внука, собрала вещи, вызвала такси до станции.
Но так и не уехали. В тот день у папы случился первый инсульт. Лида всю ночь провела в больнице, ее гнали, уговаривали идти домой, а она просто сидела на стуле и смотрела на стену, где был вывешен большой плакат о пользе прогулок на свежем воздухе. Самое место такому плакату в приемном отделении больницы…
…— А какие его самые любимые? Ведь у каждого коллекционера есть самые ценные экспонаты. — Юлия Михайловна приподняла бровки. — Есть такие?
— Да. Этот лыжник, а ещё балерина и пловчиха, — Лидия показала пальцем на несколько фигурок.
Она помнила, как отец принес их домой, как бережно и осторожно вынул из своего большого кожаного портфеля.
Лида, тогда еще совсем девчонка, протянула руки, хотела потрогать, но отец не разрешил.
— Что ты! Что ты, дочка! Это очень ценные вещи, никогда даже не пытайся их взять. Ты меня поняла? — строго сказал он. Лида кивнула, но каждый день ее так и подмывало взять лыжника и балерину, уж очень они были хорошенькие…
— Как можно собирать такую пошлость?! — Юля вдруг быстро открыла шкаф, взяла с полки фарфоровую пловчиху в голубой шапочке, повертела ее в руках и бросила на пол. Пока Лида и Игорь изумленно таращились на осколки, тут же схватила лыжника, балерину и тоже разбила их. — Вот так. Самые ценные? Самые–самые? Да будь ты проклят, дядя Андрей! Будь ты проклят!
— Юля! Ты… Ты… Ты что?! — разинул рот Игорь. — Лидия Андреевна, извините ради Бога! — он упал на колени, стал собирать фигурки, некрасиво ползал, залезал под шкаф. Осколки выпадали у него из рук, Игорь снова их подбирал. — Простите! Моя жена… Она…
Лида молчала, со страхом смотрела на гостей.
— Я не понимаю… Я вообще ничего не понимаю! Кто вы? Почему называете отца дядей Андреем, почему ведете себя так, как будто раньше были в этом доме? Это наш дом, мой, бабушкин, папин, моего сына…
— Ну, насколько я знаю, уже нет. Вы же его продаете, ведь так? Сын подвел… Родовое гнездышко, такое уютное, столько воспоминаний… Новогодняя елка, настоящая, пахнет смолой, разлапистая, из леса, да? Он ее сам рубил и приносил. Игрушки на ней старинные, стеклянные… Где вы ее ставили? Ах, да, внизу, у лестницы. Елка постоянно кренилась набок, и Андрей Павлович ее привязывал к перилам. Вот затейник! А еще он наряжался дедом Морозом и дарил вам, Лидочка, подарки. А вы знали, что это он, и жутко радовались, что у вас такой папка, да? Летом устраивали пикник в саду. Там, под вишнями. Что, они завяли? Хорошо. Я бы их всё равно срубила.
Лида испуганно отпрянула, схватилась руками за перила лестницы.
— Так, подождите. Давайте мы сядем, всё обсудим, а? — Игорь переводил взгляд с одной женщины на другую. Он страсть как не любил женских скандалов. Всю жизнь прожив с матерью и бабушкой, напился их ругани вдоволь…
— Ну давай, Игоряша, это хорошая идея. Или, может, мне сжечь этот домишко прямо сейчас? Пока они не успели вынести все эти вазочки, книжечки, статуэточки и половички, а? Лида, у вас же есть спички?
— Юля, опомнись, ты с ума сошла! Что ты несешь? Поехали домой, ты выпьешь чай с медом, успокоишься. Поехали. Извините нас… — Игорь потянул жену за рукав, но она вырвала свою руку.
— Нет, мы поговорим. Лида, ведь вы из–за сына продаете всё? Ну, давайте выпьем чай. Смелей, я не кусаюсь!
Юлия Михайловна, свободно шагая,, по–хозяйски направилась вниз, на кухню, загремела чайником.
— Садитесь, так, где чашки? Чашки, спрашиваю, где?
— Там… В шкафчике… Но…
— Его какая? Вашего отца здесь есть чашка? — распахнула Юля дверцы, стала передвигать на полке разномастную посуду. — Тонкого фарфора, розовая с белыми цветочками — это ваша. Ага… Эта, с дурацкой лошадью, — вашего сына, надо полагать. Да, он увлекается лошадками, дурачок. Дальше… Эта, кобальтовая, с золотой сеточкой, вашей бабушки? Ах, нет? Ну тогда матери. Мать–то где? Ах, умерла… И моя. А где же самая важная чашечка? Где хозяйская?
Лида не признавалась, но Юля проследила за ее взглядом.
— Бог ты мой! Это убожество?! А ведь мама подарила ему такую красивую, черную с золотыми вензелями… Не показывал он вам? Стеснялся, наверное. А эта намного хуже. Я ее выкину!
Юля хотела уже жахнуть фарфор об пол, но Игорь схватил ее за плечи, оттолкнул. Засвистел на плите чайник, как будто обозначая конец раунда, раунда, на котором Юля наносила удар за ударом, а Лида проигрывала.
— Вы его знаете? Моего папу знаете? — наконец спросила хозяйка. Игорь подсунул ей чашку с чаем, но она даже не притронулась к ней, будто боялась, что отравят.
— Знаю. Признайтесь, вы считали его святым? Идеальный отец, муж, сын, дед. Хорошо, что ваша мама уже не узнает, но она не была единственной его женщиной. А я могла бы стать вашей сестрой. Ваш папаша познакомился с моей мамой на одной выставке. Вот таких же фарфоровых фигурок. Мама имела неосторожность сообщить, что у нее есть несколько статуэток, которые он ищет. И он скоро появился у нас дома, принес цветы, рассыпался в комплементах, мама смущалась, кокетливо стреляла глазками. Мне он принес куклу, кажется, немецкую, она умела говорить с закрывать глаза. У вас тоже такая была? Уверена, что да. Иногда он оставался у нас на ночь, и тогда меня отправляли к соседке, тете Жене. Я ее ненавидела, потому что она обзывала меня «заплевышем» и говорила про маму всякие плохие слова. А я терпела это ради мамы. Она… Она никогда не выглядела такой счастливой, как с ним, с твоим, Лида, отцом. Он долго ходил к нам, а однажды зимой вдруг предложил отвезти нас на дачу. На один день. «Чтобы Юля могла подышать свежим воздухом!» — сказал он. Мама согласилась. Я тогда думала, что он женится на маме. Она пела от счастья, по утрам и вечером, пела и смеялась. И я смеялась вместе с ней. На даче у вас я поняла, что есть еще кто–то, ребенок. Видела твои игрушки. Мне запретили их трогать.
— Я тоже поняла, что кто–то был в моей комнате, — вдруг кивнула Лида. — Не знаю, как, но чувство такое было, что кто–то приходил…
— Ну вот видишь. Твой отец рассказывал нам с мамой, как здорово проводить здесь праздники, про елку рассказал, про всё—всё… И я думала, что скоро так будет и у нас. Я много раз ночевала у тети Жени, слушала ее ворчание, терпела, а потом всё закончилось. В конце весны дядя Андрей пришел в последний раз, сунул маме деньги и забрал её статуэтки. Сказал, что ей хватит и на аборт, и на то, чтобы жить дальше. У меня мог бы быть брат или сестра, представляешь?! Но мама не оставила ребенка. Куда нам в однокомнатной квартире еще один?!.. Мама «сгорала» потихоньку, пила какие–то таблетки, старалась дотянуть до моего совершеннолетия. Сначала она плакала, каждую ночь отворачивалась к стенке и плакала. Потом стала тихой, задумчивой, как будто вообще выпадала из действительности. Он ее убил. Твой папочка. Бросил, как доверчивого щенка, поманил и бросил. Ну что ты плачешь? Неприятно слышать такое, да? А я хочу, чтобы вам тоже было больно, как и ей, как мне, понятно?! У тебя было всё, а я в восемнадцать похоронила мать. Жила, поступила в институт, а там он, твой отец. Андрей Павлович читал у нас курс по истории. Он меня не узнал конечно. Я не спешила мстить, знала, что время еще придет. Я перевелась в другой филиал, потом вообще бросила институт, с Игорем мы открыли свое дело, встали на ноги. А недавно, представляешь, узнала, что в одном моем отделе работает твой сын. Кирилл, кажется?
— Да. Как ты поняла, кто он? У него фамилия отца.
— А он тут на одном празднике перебрал шампанского и рассказывал мне про этот дом, так увлекательно, знаешь, звал в гости!
— Кирюша… — Лида закрыла глаза, покачала головой. Сын никогда не был скромным малым, болтал обо всём, не зная границ…
— Язык без костей у твоего сынишки. Забавно вышло, — невесело улыбнулась Юля, убрала со лба выбившуюся из прически прядь волос.
— Кирилл что–то напутал со счетами, потерялись деньги… Это ты сделала? — тихо спросила Лида.
— Нет. Это он сам. Я просто наблюдала. Вы стали распродавать имущество, ведь мальчику нужно помочь. Ну вот я здесь, готова оказать посильную помощь. Теперь этот дом станет моим. У меня тоже будет дачный дом с лестницей, елкой, кабинетом и садом. И там будут пикники, поняла? — ткнула гостья пальцем в окно. — Теперь моя очередь пользоваться благами дяди Андрея. Я бы могла посадить твоего сына за растрату, но не стану. Не хочу. Я заплачу тебе за дом, ты отдашь деньги Кириллу, а он вернет их мне. Я и при достатке, и при участке. Я это заслужила. Твой отец забрал у меня маму. А ты боготворила его, ведь так? Зря. Он вас обманывал. Ты говоришь, ослеп? Ну и поделом. Поделом!
Она вскочила, нервно обхватила себя руками.
— Игорь, дай сигарету!
— Юль, не надо. Тебе же нельзя… — мужчина покачал головой.
— Я. Сказала. Дай. Мне. Сигарету! — прошептала она, отделяя каждое слово зловещей паузой.
Игорь послушно сунул руку в карман куртки, чертыхнулся.
— Выронил где–то. Извини, сейчас в машину схожу, принесу! — Он открыл дверь, что вела из кухни в сад. В комнату ворвался запах прелой листвы и дыма.
Юля кивнула. Игорь всегда был нелепым, всё терял, опаздывал и ломал…
— Но это не выход, Юль… — Лида вдруг встала, подошла к гостье, развернула ее к себе. — Это совсем не то, что нужно. Ты рассказала чудовищные вещи, ужасные, и я пока не знаю, как это всё уложить в голове. Как тебе было плохо, я могу только представить себе. И месть твоя тоже вполне оправдана. Но даже если ты заберешь всё — этот участок, нашу квартиру, машину, лишишь нас всего, — то всё равно наша жизнь не станет твоей. Дом будет рождать лишь новые всплески обиды, ты будешь постоянно сравнивать свою жизнь и ту, какой представляла мою и отца. Ты сама себя измучаешь.
— Нет, я заберу всё, что должно было быть моим! Чего хотела бы мама! — всхлипнула Юля. — пусти меня!
— Ты будешь мучиться, — покачала Лида головой. — Сама себя изведешь. Построй свою жизнь, собственную. Сделай так, чтобы у тебя были свои воспоминания, любимые места, традиции. Ты сильная, это видно. Ты многое умеешь, так и живи здесь и сейчас. Я жестокая? Прости. Я прошу за отца прощения, прошу тебя снова начать просто жить, без желания отомстить, наказать. То, что ты рассказала, уже разрушило многое из того, чем я жила. Так что… У вас с Игорем есть дети?
— Нет. Я не хотела. Да мы с ним так себе семья, скорее коллеги, чем супруги.
Женщины замолчали, стали смотреть в окно.
— Ты не позволяла себе быть счастливой, — вдруг проговорила Лида. — Из–за мамы. Ты считала, что, раз у нее было что–то плохое, то и ты должна так жить. Но это неправильно! Твоя мама надеялась, нет, даже уверена была, что ты проживешь лучшую жизнь. Так всегда думают родители, ради этого, собственно, затевается вся канитель с родами и так далее. И этит дом никакой роли уже не сыграет, поверь!
Юля отвернулась. Позволить себе быть счастливой?.. А вдруг у нее действительно получится?.. Мама бы сказала: «Давай, дочка, за нас с тобой!»
Зазвонил лежащий на столе Лидин сотовый.
— Ма! — орал в трубку Кирилл. — Ма! Ты еще не подписала документы? Ну эта женщина приехала же дом смотреть? Ты ничего не подписывай! Представляешь, мне позвонил какой–то мужик из Якутии, сказал, что на счет их фирмы поступили деньги от меня… Он в шоке, спрашивал, зачем. Они всё вернули, мама! Я ничего не должен. Скажи той женщине, чтобы уходила!
Он говорил громко, баском. Юля невольно прислушалась, покачала головой, закатила глаза.
— Сынок, ты не кричи, пожалуйста. Она тут, рядом. Мы разберемся. Люблю тебя, Кирюша! И рада, что всё так разрешилось!
Сын отключился. Лида растерянно посмотрела на гостью.
— Я, наверное, поеду. — Юля развернулась, быстро вышла из дома. — Раз всё так разрешилось, то и дальнейшие разговоры бессмысленны.
— Дай мне свой телефон, — попросила Лида.
— Зачем? А впрочем…
Она быстро написала на старой газете, что лежала на подоконнике, свой номер и быстро вышла в сад.
Лида услышала, как зарычал мотор «Форда», шины забуксовали в размякшей глине… Потом всё стихло.
Вот так. Как будто не фарфор, а ее, Лидину, жизнь вдребезги разбили, она разлетелась, вспоров воздух острыми осколками. Всё: и светлые, чистые воспоминания, и гордость за отца, и вера в то, что мама с папой прожили счастливую супружескую жизнь, и уверенность, что папа — второй после Бога, он Лидин кумир и тот, кто вообще за пределами обсуждений, — всё это рассыпалось, ухнулось в бездну, черную, холодную. И непонятно, что делать дальше.
Пришел с улицы мокрый, с налипшими на шерстке семенами травы Лидин кот, Тимоша, подошел к ее ноге, ткнулся носом, жалобно мяукнул. Кошки всё чувствуют, понимают и забирают боль своего хозяина.
— Ну что, дружок, давай–ка тебя посушим! Ты–то хоть не предатель? Да знаю я, ты хороший. Тимоша… Тимошенька… — Женщина усадила кота к себе на колени, осторожно вытерла его полотенцем, замерла, задумчиво глядя куда–то в сад…
Юля, ее мама, немецкая кукла, фарфоровые статуэтки, папина измена — всё роилось в голове, вплеталось в тревожный, душный сон. Проснувшись среди ночи, Лидия Андреевна больше не могла уснуть. В соседней комнате хлопала на ветру форточка, Тимоша возился в углу, играя с бахромой половичка.
Лида накинула халат, спустилась на первый этаж, зашла в кабинет отца, села в его кресло.
Как теперь с ним, с папой, разговаривать? Делать вид, что ничего не знаешь, или сказать, как есть, сказать, что Юлина мама умерла по его вине? Папа последнее время многое забывает, вспомнит ли он вообще ту свою жизнь?..
Раньше такой уютный, какой–то солидно–благородный кабинет показался вдруг Лиде холодным, казенным, бездушным. Женщина ушла на кухню, налила себе чай.
— Нет! Ну нельзя так! Нельзя, и всё! — решительно поставила она чашку. За окном уже занимался рассвет, капала с крыши вода, плюхалась в бочку, расходясь по поверхности кругами, ровными, как по циркулю вычерченными. На них, как на волнах, качался кленовый лист, красивый, праздничный, в красно–желтых разводах.
Дождавшись десяти утра, Лида набрала Юлин номер. Та не взяла трубку.
«Приезжай, давай знакомиться второй раз», — прочитала Юлия Михайловна сообщение, уткнулась в плечо спящего рядом мужа, вздохнула…
… — Это ошибка, Лида. Понимаешь, я не умею быть с кем–то близкой. Боюсь, что обманут, — сразу у калитки, еще даже не поздоровавшись, начала Юлия. Она сегодня была совсем другой, скромно одетой в удобный спортивный костюм, волосы собраны в «хвост», глаза лишь чуть подведены, губы без ярко–красной помады. Ушла спесь и важность, на лице была растерянность, голос из властного стал нежным, тихим.
Лида улыбнулась, пригласила гостью в дом. Ей стало интересно, какая Юла настоящая, о чем думает, что любит. Она совсем не «заплевыш», нет! Она сильная, очень несчастная и красивая. Лида хотела бы иметь такую подругу.
— Но ты же приехала. Не поздно научиться быть с кем–то, доверять. И я хочу, чтобы у нас всё было хорошо, чтобы жили счастливо, — пожала хозяйка плечами, стала накрывать на стол. — Ну, где там твой Игорь? Зови, пообедаем что ли? — вынимая из холодильника контейнеры с заготовленной едой, распоряжалась Лида.
— Да топчется там, у машины. Ждет, наверное, пока мы подеремся. Игорь! — закричала Юля. — Иди сюда. Скандала не будет. Он у меня очень не любит женских склок, — пояснила она, повернувшись к хозяйке. — Игорь, принеси, пожалуйста, арбуз!
Испуганный, пыхтящий Игорек притащил огромный арбуз, поскользнулся на ступеньках, чуть не упал. Но женщины подхватили его за локти, втащили на кухню.
— А чего, дом–то мы покупаем? — затравленно спросил он шепотом у Лиды.
— Нет.
— Фух! Хорошо. А то я это садоводство и огородничество терпеть не могу! Юль, спасибо тебе!
Юлия растерянно улыбнулась. Муж редко благодарил ее за что–то. А это, оказывается, приятно…
— И тебе…
Лида сидела, сложив руки на коленях, и растерянно думала, где же они все будут ночевать на Новый год. Понятно, что в этом доме, но комнат теперь не хватит точно… А у Юли обязательно должен быть Новый год за городом, с настоящей елкой, привязанной к перилам, и подарками под ней! Обязательно! Ну ладно, этот вопрос оставим на потом, осчастливливаться нужно постепенно…
