Лето выдалось жарким, и электричка, пыхтя, тащилась по рельсам, будто сама изнывала от зноя. В вагоне было душно, пахло потом и дешёвым кофе из пластиковых стаканчиков. Маша, девушка с короткой стрижкой и острым взглядом, сидела у окна, лениво листая ленту в телефоне. Её джинсовая куртка была небрежно наброшена на колени, а наушники болтались на шее. Она возвращалась из пригорода, где навещала бабушку, и уже предвкушала прохладный душ дома.
На одной из станций в вагон ввалилась компания парней — громких, самоуверенных, с пивными бутылками в руках. Они заняли места напротив пожилого мужчины в потрёпанной кепке, который, судя по виду, ехал с дачи: руки в земле, на коленях холщовая сумка с яблоками. Один из парней, с татуировкой на шее, начал подтрунивать над стариком, то ли из скуки, то ли чтобы покрасоваться перед дружками. «Эй, дед, ты там картошку копал или могилу себе готовил?» — гоготнул он, и компания заржала. Старик молчал, лишь сильнее сжимал ручку сумки.
Маша, не отрываясь от телефона, сначала не обращала внимания. Но когда татуированный парень выхватил у старика сумку и начал вытряхивать яблоки на пол, она резко встала. «Эй, герой, тебе заняться нечем?» — бросила она, шагнув к нему. Парень опешил, но быстро взял себя в руки и ухмыльнулся: «А ты кто такая, адвокат деда?» Его дружки загоготали снова, но Маша не дрогнула. Она была невысокой, но в её взгляде было что-то такое, что заставило татуированного замяться.
«Верни сумку. Сейчас,» — сказала она тихо, но так, что в вагоне стало тише. Кто-то даже перестал шуршать пакетом с чипсами. Парень, видимо, не хотел терять лицо, но Маша шагнула ещё ближе, и он, буркнув что-то невнятное, швырнул сумку старику. «Да забирай, мне пох,» — пробормотал он, отворачиваясь. Его дружки, потеряв интерес, уткнулись в телефоны. Маша помогла старику собрать яблоки, тот что-то пробормотал в благодарность, но она только кивнула и вернулась на своё место, будто ничего не произошло.
На следующей станции она вышла, не заметив, что один из пассажиров, парень в тёмной футболке, смотрел на неё с интересом. Его звали Дима, и он был в том же вагоне, просто сидел дальше. Ему понравилась её смелость, то, как она, не раздумывая, поставила на место хулиганов. Через пару дней он случайно увидел её в кафе в центре города — Маша сидела с подругой, смеялась, и её короткие волосы подпрыгивали в такт. Дима решился подойти. Слово за слово, и они разговорились. Маша оказалась остроумной, немного колючей, но с тёплой улыбкой, которая делала её ближе. Через неделю они уже гуляли вместе, через две — он пригласил её на свидание.
Спустя месяц Дима решил, что пора познакомить Машу с родителями. «Они у меня простые, но хорошие,» — сказал он, немного нервничая. Маша согласилась, хотя и подшучивала: «Если что, я их тоже на место поставлю.» Вечером она надела своё лучшее платье — не слишком вычурное, но элегантное — и прихватила бутылку вина для ужина.
Когда они вошли в квартиру Диминых родителей, Маша замерла. За столом, накрытым скатертью в цветочек, сидел тот самый старик из электрички. Кепка лежала рядом, а в руках он держал стакан с компотом. Он тоже узнал её — глаза его округлились, и он чуть не пролил напиток. «Ты… ты та девушка!» — вырвалось у него. Димина мама, хлопотавшая у плиты, обернулась: «Папа, ты о чём?»
Оказалось, старик был Диминым дедом, Николаем Петровичем. Он рассказал, как Маша в электричке «разогнала шпанюганов», которые приставали к нему. «Я тогда думал, ну всё, пропала моя сумка, а она как тигрица!» — говорил он, размахивая руками. Димины родители переглядывались, улыбаясь, а Дима смотрел на Машу с ещё большим восхищением. Маша же, смутившись, отшутилась: «Да ладно, я просто не люблю, когда яблоки по полу катаются.»
Ужин прошёл тепло. Николай Петрович то и дело подливал Маше компот, называя её «наша спасительница». Димина мама шепнула сыну: «Держись за неё, такая не каждому достаётся.» А Маша, сидя за столом, думала, что жизнь иногда выкидывает странные совпадения. И, может, это не просто совпадение.
Ужин у Диминых родителей затянулся допоздна. Николай Петрович, раскрасневшись от компота и воспоминаний, всё не мог наговориться о том, как Маша «дала прикурить» хулиганам в электричке. «А я ведь тогда еле на поезд успел, — рассказывал он, — с дачи тащился, ноги гудят, а тут эти… ну, шпана! Думал, всё, пропали мои яблочки. А ты, Маша, как из ниоткуда!» Он смотрел на неё с такой благодарностью, что Маша, обычно не теряющаяся, то и дело прятала взгляд в тарелке с пирогом.
Дима, сидя рядом, украдкой сжимал её руку под столом. Он и сам не ожидал, что его девушка окажется героем истории, которую дед уже неделю пересказывал всем соседям. Мама Димы, Ольга Ивановна, подливала Маше чай и расспрашивала о её жизни: где училась, чем занимается, любит ли готовить. «Ты заходи почаще, — сказала она, когда Маша помогла убрать со стола. — У нас тут не скучно, а дед теперь вообще тебя на руках носить будет.» Маша только улыбнулась, но в груди у неё разливалось тепло — она редко чувствовала себя так легко в чужом доме.
Когда они с Димой вышли на улицу, ночь была прохладной, а фонари отбрасывали мягкие тени на асфальт. «Ну что, героиня, как тебе мои?» — спросил Дима, натягивая капюшон. Маша пожала плечами, но её глаза искрились: «Нормально. Дед твой — огонь. Только компота мне больше не предлагайте, я скоро лопну.» Они рассмеялись, и Дима, набравшись смелости, обнял её за плечи. «Знаешь, я и сам в той электричке чуть не влез, но ты меня опередила. Теперь жалею, что не успел героем стать.» Маша фыркнула: «Не переживай, ещё навоюешься.»
Дни шли, и Маша с Димой всё чаще проводили время вместе. Он водил её на каток, хотя сам едва держался на коньках, а она учила его готовить свои фирменные сырники, которые, по его словам, «были лучше маминых, но тсс!». Их отношения были лёгкими, но с каждым днём становились глубже, будто невидимая нить затягивалась туже. Маша, привыкшая держать всех на расстоянии, вдруг поймала себя на мысли, что ей нравится эта близость.
Однажды, спустя пару месяцев, они снова оказались в электричке — той же самой, старой и скрипучей. На этот раз они ехали вместе, возвращаясь с прогулки за городом. Маша сидела, прислонившись к Диме, и лениво смотрела в окно, когда в вагон вошла знакомая компания — те самые парни с пивом и громкими голосами. Татуированный, видимо, их предводитель, тоже был там. Маша напряглась, но Дима, заметив её взгляд, шепнул: «Спокойно, я тут.»
Парни, похоже, узнали Машу. Татуированный прищурился, но вместо привычной наглости в его взгляде мелькнуло что-то вроде неловкости. «Эй, ты та, что за деда вписалась?» — спросил он, понизив голос. Вагон затих, как тогда. Маша посмотрела на него прямо: «А ты тот, что яблоки по полу разбрасывал?» Дима сжал её руку, готовый вмешаться, но Маша была спокойна. Парень замялся, почесал шею с татуировкой и неожиданно сказал: «Слушай, я тогда погорячился. Не по делу вышло. Без обид, а?»
Маша приподняла бровь, но кивнула: «Без обид. Только больше так не делай.» Парень хмыкнул, будто сбросив груз, и отошёл к своим, которые молчали, не решаясь встревать. Дима посмотрел на Машу с лёгким удивлением: «Ты их что, заколдовала?» Она рассмеялась: «Да нет, просто люди иногда думают потом, а не до.»
Когда они вышли на своей станции, Дима вдруг остановился и повернулся к ней: «Маша, я серьёзно. Ты не просто девчонка, ты… не знаю, как сказать. Ты настоящая. Я таких не встречал.» Маша, не привыкшая к таким словам, почувствовала, как щёки горят, и отмахнулась: «Ой, не начинай, романтик. Пошли, а то автобус уедет.» Но в глубине души она знала, что эти слова останутся с ней надолго.
А где-то в пригороде Николай Петрович, поливая свои яблони, рассказывал соседям очередную байку про «девочку-тигрицу», которая не только спасла его яблоки, но, похоже, завоевала сердце его внука. «И знаете, — добавлял он, хитро щурясь, — я с самого начала знал, что она — наша.»
