Маша полгода скрывала боль в груди. Сначала она казалась пустяковой — лёгкое покалывание, которое появлялось и исчезало. Она списывала это на усталость, стресс, недосып. Работа в офисе, пробки, бесконечные дедлайны — кто бы не чувствовал себя разбитым? Но боль возвращалась, всё чаще, всё настойчивее, словно кто-то стучал изнутри, требуя внимания. Маша молчала. Рассказать матери? Та запаникует и потащит к врачам. Подругам? Начнут жалеть, а Маша ненавидела жалость. Мужу? Олег и так вечно занят, его стартап пожирал всё его время. Она не хотела быть обузой.
Полгода она жила, зажав эту тайну в кулаке. Улыбалась, варила кофе по утрам, ездила на работу, шутила с коллегами. Но в груди что-то росло, незаметно и коварно, как тень в углу комнаты. Она гуглила симптомы, но тут же закрывала вкладки, боясь увидеть слово, которое всё объяснит. Лучше не знать, думала она. Лучше притвориться, что всё нормально.
Тот день начался как обычно. Олег предложил съездить за город, к друзьям на дачу. Маша согласилась — свежий воздух, может, поможет. Они сели в их старенькую иномарку, синюю «Мазду», которую Олег ласково звал «старушкой». Трасса была почти пустой, солнце слепило глаза, радио играло что-то ненавязчивое. Маша смотрела в окно, пытаясь отвлечься от очередного укола в груди. Она глубоко дышала, как будто могла вытолкнуть боль воздухом.
— Ты в порядке? — вдруг спросил Олег, бросив на неё взгляд.
— Ага, — Маша улыбнулась, но улыбка вышла натянутой. — Просто задумалась.
Он кивнул, вернувшись к дороге. Маша сжала кулак, чувствуя, как боль становится острее, словно нож, проворачивающийся в рёбрах. Она хотела сказать что-то, но слова застряли. Вместо этого она уставилась на мелькающие за окном деревья.
На повороте всё пошло не так. Фура, выскочившая из-за холма, неслась прямо на них. Олег вывернул руль, но «Мазда» не успела. Удар был оглушительным — металл смялся, как бумага, стекло разлетелось брызгами. Машина закрутилась, мир превратился в калейдоскоп из неба, асфальта и криков.
Когда всё стихло, Маша почувствовала, что дышать почти не может. Не из-за аварии — боль в груди, та самая, что она прятала полгода, теперь разрывала её изнутри. Она посмотрела на Олега. Он был без сознания, кровь стекала по его виску. Маша попыталась дотянуться до него, но руки не слушались.
— Олег… — прошептала она, но голос утонул в шуме подоспевших машин.
Спасатели вытащили их через полчаса. Олега увезли в реанимацию с переломами и сотрясением. Маша попала в больницу с подозрением на внутреннее кровотечение. Врач, пожилой мужчина с усталыми глазами, посмотрел её снимки и тихо сказал:
— Почему вы молчали? Это не вчера началось. Полгода, может, больше.
Маша отвернулась к стене. Ей было стыдно, страшно, но больше всего — обидно. Она хотела жить, хотела, чтобы Олег поправился, чтобы они снова смеялись вместе, как раньше. Но теперь всё зависело от времени, которого она сама себя лишила.
В палате было тихо, только пищали приборы. Маша закрыла глаза и подумала, что если выберется, больше никогда не будет молчать. Ни о боли, ни о страхах, ни о любви. Если выберется.
Маша лежала в больничной палате, глядя в потолок. Белый, с мелкими трещинами, он казался бесконечным, как её мысли. Проводки капельницы тянулись к её руке, словно нити, связывающие её с реальностью. Боль в груди притихла — уколы обезболивающего сделали своё дело, но она знала, что это лишь временная передышка. Врач упомянул обследование, биопсию, слова вроде «стадия» и «метастазы» мелькали в разговоре, как тени. Она старалась не вслушиваться. Не сейчас.
Олег был в другой палате, в реанимации. Ей сказали, что он стабилен, но пока без сознания. Маша представляла его лицо — чуть щетинистое, с ямочкой на подбородке, которую она любила целовать по утрам. Она не знала, что скажет ему, когда он очнётся. Извинится? Расскажет всё? Или просто обнимет, если хватит сил?
Дверь скрипнула, и вошла медсестра, молодая, с добрыми глазами. Она проверила капельницу, поправила одеяло.
— Вам бы поспать, — тихо сказала она. — Завтра будет тяжёлый день.
Маша кивнула, но сон не шёл. Вместо этого в голове крутились воспоминания. Как она с Олегом впервые поехала на море, как они хохотали, когда их палатку унесло ветром. Как он подарил ей нелепую кружку с надписью «Лучшая жена вселенной», а она в шутку фыркнула, но пила из неё каждый день. Почему она не рассказала ему о боли? Может, он бы заставил её пойти к врачу раньше. Может, всё было бы иначе.
На следующий день её повезли на обследование. Коридоры больницы пахли хлоркой и чем-то неуловимо тяжёлым. Маша смотрела на лица врачей, пытаясь угадать их мысли. Один из них, молодой парень в зелёной шапочке, поймал её взгляд и улыбнулся. Это была не жалость, а что-то вроде поддержки. Она слабо улыбнулась в ответ.
Результаты пришли через два дня. Врач, тот же пожилой мужчина с усталыми глазами, сел напротив неё. Его голос был ровным, но каждое слово падало, как камень.
— Это рак. Третья стадия. Мы можем попробовать химию, но… время упущено. Нужно действовать быстро.
Маша молчала. Она ожидала этих слов, но всё равно они ударили, как та фура на трассе. Она спросила только одно:
— Сколько?
— Трудно сказать точно. Может, год. Может, меньше. С лечением — дольше, если организм справится.
Она кивнула, будто соглашаясь с чем-то обыденным, вроде прогноза погоды. Врач добавил что-то про план лечения, но Маша уже не слушала. Она думала об Олеге. Он очнулся утром, ей передали, что он спрашивал о ней. Нужно было идти к нему, но ноги не слушались. Что она скажет? «Прости, я умираю»?
Вечером она всё-таки решилась. Его палата была на другом этаже. Олег лежал, бледный, с повязкой на голове, но глаза его загорелись, когда он увидел её. Маша села рядом, взяла его руку. Она была тёплой, живой.
— Ты как? — спросил он хрипло.
— Жива, — ответила она и попыталась улыбнуться. — А ты?
— Побит, но не сломлен, — он слабо усмехнулся, но тут же поморщился от боли. — Маш, что с тобой? Ты какая-то… не ты.
Она хотела соврать, но вместо этого разрыдалась. Впервые за полгода. Слёзы текли, как будто кто-то открыл шлюзы. Она рассказала всё: про боль, про страх, про молчание, про диагноз. Олег слушал, сжимая её руку всё сильнее. Когда она закончила, он долго молчал, а потом притянул её к себе, насколько позволяли трубки и бинты.
— Дура, — прошептал он. — Почему молчала? Мы же команда.
— Не хотела тебя грузить, — выдавила Маша.
— Грузить? Маш, ты — моя жизнь. Без тебя это всё… — он махнул рукой, показывая на палату, — просто хлам.
Они молчали, держась за руки. Впервые за долгое время Маша почувствовала, что не одна. Она не знала, сколько у неё времени, но знала одно: она больше не будет прятаться. Ни от боли, ни от правды, ни от любви.
На следующий день началась химия. Олег, уже переведённый в обычную палату, приходил к ней каждый день. Он шутил, приносил ту самую дурацкую кружку из дома, рассказывал, как они поедут на море, когда всё закончится. Маша слушала и верила. Не врачам, не прогнозам, а ему. Потому что, пока он был рядом, она чувствовала, что может бороться.
