— Ты вообще думала о нас? О том, что люди скажут?
Анна швырнула сумку на диван и впилась взглядом в мать. Марина стояла у окна крошечной студии, которую снимала уже три месяца, и молча смотрела на серый октябрьский двор. Дождь барабанил по подоконнику, и казалось, что весь мир сжался до этих двадцати квадратных метров.
— Аня, давай не будем…
— Нет, мам, давай будем! — голос дочери звенел от возмущения. — Двадцать пять лет в браке, нормальная семья, а ты что? Собрала вещи и ушла! Папа вообще не понимает, что произошло.
Марина обернулась. Дочь стояла в дорогом плаще, с безупречным макияжем и маникюром. Марина вспомнила себя в двадцать шесть — тогда она уже три года как родила Аню, работала на две ставки в поликлинике и не помнила, когда последний раз покупала себе что-то кроме колготок.
— Он и не должен понимать, — тихо сказала Марина.
— Да что с тобой не так?! — Анна всплеснула руками. — У вас был дом, налаженный быт, отец хороший человек, не пьёт, не бьёт. Чего тебе не хватало? Ты хоть представляешь, как мне стыдно на работе? Алла спрашивает: «Твоя мама что, любовника завела?» А Игорь…
Она осеклась, но Марина уловила.
— Игорь что?
Анна отвернулась к окну.
— Игорь говорит, что в семье, где родители разводятся в таком возрасте, явно что-то не так. Что это… ненормально.
Марина почувствовала тяжесть в груди. Игорь — жених Ани, сын директора торговой сети, где работала дочь. Правильный, перспективный, из хорошей семьи. Такой, каким казался ей когда-то Олег.
— Мне сорок восемь, Ань. Не восемьдесят.
— И что? — дочь резко развернулась. — В этом возрасте надо о внуках думать, а не играть в молодую!
Марина усмехнулась. Горько, без радости.
— Я не играю. Я просто… устала быть никем.
— Это как?
— А вот так. Двадцать пять лет я Олегова жена. Мама Анечки. Марина Павловна из регистратуры. А где просто Марина? Ее нет. Растворилась.
Анна села на край дивана, стянула перчатки.
— Мам, ну все так живут. Семья — это компромиссы.
— Компромиссы, — повторила Марина. — Знаешь, сколько компромиссов я заключила? Не поступила в мед, потому что забеременела. Не пошла на курсы массажистов, потому что папе нужна была чистая рубашка к понедельнику. Не купила себе пальто, чтобы тебе хватило на поездку с классом. И знаешь что? Я бы всё это повторила. Но когда ты уехала учиться, я думала — всё, теперь моё время. Ан нет. Папе нужно, чтобы ужин был в шесть. Чтобы носки лежали в правом ящике. Чтобы я не задерживалась после смены, потому что кто суп сварит?
— Так готовь! — вырвалось у Анны. — Это же не каторга.
Марина подошла, присела рядом.
— Может, и не каторга. Но это уже не жизнь, Аня. Это существование по расписанию, где я — обслуживающий персонал.
Дочь молчала, разглядывая свои идеальные ногти.
— Игорь хочет познакомить меня со своими родителями, — наконец сказала она. — На следующей неделе. И я не знаю, как объяснить, что у нас… такое.
— А что такое?
— Мам, ну разве это нормально? Женщина в возрасте уходит от мужа! Что они подумают? Что у нас семья неблагополучная? Что у нас с ценностями проблемы?
Марина встала, подошла к окну. За стеклом мокрый серый мир продолжал свою жизнь, равнодушную к ее драмам.
— Скажи им правду. Что твоя мать — эгоистка. Что она бросила хорошего мужа ради призрачной свободы. Что она позорит дочь перед женихом и его родителями.
— Не надо так, — тихо сказала Анна. — Я же не это имела в виду.
— Нет, имела, — Марина обернулась. — И знаешь что самое страшное? Ты права. Я действительно эгоистка. Потому что впервые за четверть века подумала о себе. Впервые захотела вечером пить чай не на кухне, а в кровати с книжкой. Захотела в выходной не стоять у плиты, а пойти в кино. Или вообще никуда не пойти. Просто лежать и смотреть в потолок.
Анна встала, накинула плащ.
— Мама, я не хочу с тобой ссориться. Но подумай хорошенько. Папа говорит, ты еще можешь вернуться. Он готов забыть эту… твою блажь.
— Блажь, — Марина усмехнулась. — Конечно. Что еще это может быть.
Дочь замерла у двери.
— Мы с Игорем решили пожениться весной. Хотелось бы, чтобы родители были вместе на свадьбе. Подумай об этом.
Дверь закрылась. Марина осталась одна.
Вечером позвонила Валентина.
— Ну что, опять была твоя красавица?
— Была, — Марина включила чайник, достала единственную чашку. — Сообщила радостную весть. Выходит замуж.
— Поздравляю. И что?
— И хочет, чтобы мы с Олегом были вместе на свадьбе. Для приличия.
Валентина на том конце провода шумно вздохнула.
— Марин, а может она права?
— Что?
— Ну правда. Зачем тебе всё это? Съёмная квартира, одиночество. Я же вижу, как ты пашешь на двух ставках, чтобы свести концы с концами. У Олега квартира двушка, зарплата хорошая. Живи себе спокойно.
Марина почувствовала комок в горле.
— Валь, ты же вроде понимала…
— Я-то понимаю. Но жизнь, Мариш, она не про понимание. Она про выживание. А тебе скоро пятьдесят. Что дальше? Опять менять работу не будешь, нигде не возьмут. Пенсия копеечная. Одиночество. Подумай практически.
После звонка Марина долго сидела у окна. Дождь усилился. В отражении стекла она видела незнакомую женщину с усталым лицом и серыми прядями у висков.
В понедельник в поликлинике случилась смена. Пришла новая главврач, молодая, энергичная. Собрала планерку.
— Понимаю, что вам тяжело, девочки, — говорила она, глядя в бумаги. — Но нам нужно оптимизировать процессы. Две ставки — это прошлый век. Будем работать эффективнее, а не больше.
Марина ощутила холод внутри. Две ставки — это сорок пять тысяч. Одна ставка — двадцать пять. За студию она платила восемнадцать.
После планерки подошла к главврачу.
— Наталья Сергеевна, а как же… Мне нужны обе ставки.
Та подняла взгляд, оценивающе осмотрела Марину.
— Марина Павловна, я понимаю. Но давайте честно — в вашем возрасте две ставки — это перегрузка. Вам же скоро на пенсию. Поберегите здоровье.
— Мне сорок восемь.
— Ну вот видите, — главврач улыбнулась. — Уже не двадцать. Подумайте о себе.
По дороге домой Марина остановилась у старого дома, где прожила двадцать пять лет. В окнах горел свет. Олег был дома. Вероятно, разогревал еду, которую она готовила раньше впрок. Или заказал что-то. У него были деньги на заказ еды.
Она достала телефон, посмотрела на экран. Последнее сообщение от Анны: «Мам, подумала? Папа сказал, ключи у соседки. Можешь вернуться, когда будешь готова».
Марина представила: поднимется по знакомым ступенькам, откроет дверь, войдёт в тёплую квартиру. Никакой съёмной студии, никаких финансовых проблем. Олег скажет: «Ну наконец-то образумилась». Анна облегченно вздохнёт и пригласит на встречу с будущими сватами. Всё вернется на круги своя.
И через год она снова будет стоять у плиты, варить супы, гладить рубашки. Будет молчать за ужином, потому что её мнение никому не интересно. Будет засыпать в восемь вечера от усталости, а просыпаться в шесть, чтобы успеть всё. И в какой-то момент поймет, что жизнь прошла.
Марина выключила телефон и пошла дальше. В студию, где холодно и тесно. Где одиночество давит тяжёлым одеялом. Где свобода оказалась похожа на пустоту.
Но эта пустота была её собственной.
Свадьба Анны состоялась в конце апреля. Марина пришла одна, села в дальнем углу зала. Олег сидел за столом молодых, разговаривал с родителями жениха, улыбался. Анна сияла в белом платье, была счастлива.
Когда объявили танец родителей с детьми, к Олегу подошла Анна, и они закружились в вальсе. Марину никто не позвал.
Она незаметно вышла на улицу, села на скамейку у входа. Май был тёплым, деревья зеленели, в воздухе пахло сиренью и надеждой.
— Не осталась на банкет? — рядом появилась Валентина.
— Не осталась.
— Жалеешь?
Марина посмотрела на неё, потом на распахнутые двери ресторана, откуда доносилась музыка и смех.
— Не знаю, — честно сказала она. — Правда не знаю.
Валентина достала сигарету, закурила.
— Знаешь, что я поняла за свои пятьдесят? Жалеть мы будем в любом случае. Ушла — пожалеешь, что одна. Осталась бы — пожалела бы, что не решилась. Выбор без сожалений — это миф.
— Утешила.
— А я и не утешаю. Я просто говорю правду.
Марина кивнула. Где-то внутри, в самом тёмном углу души, она знала: Валентина права. Свобода оказалась не радостью, а просто другой формой боли. Но эта боль была честной.
Они сидели молча, пока догорала сигарета. Потом Марина встала, отряхнула платье.
— Пойду домой.
— В студию?
— Да.
Она ушла, не оглядываясь. За спиной играла музыка, впереди простиралась пустая весенняя улица.
