В тот момент, когда бабушка Зоя вывалилась с чемоданом из маршрутки прямо в куст розмарина, в Сочи началось лето. Не по календарю, не по прогнозу, а по-настоящему — с падения, запаха специи и громкого возмущения.
Илья держал этот чемодан, бабушку, портрет Сталина в рамке и пластиковый таз, полный варёной кукурузы. Всё одновременно. И всё из рук норовило выскользнуть, как судьба в анекдоте, который никто ещё не придумал, но уже хочется рассказать.
— Ты нормально вообще смотришь, куда едешь?! — вопила бабушка, вытаскивая из клумбы свою авоську и чуть не уронив при этом скатерть с пчёлами. — Это ж тебе не Москва, тут каждый куст чей-то!
Маршрутка уже уехала, оставив после себя след пыли, слабый запах бензина и недосказанную фразу водителя: «Держитесь покрепче!», произнесённую уже в момент торможения.
— Бабуль, может, сначала в гостиницу? — робко предложил Илья, стряхивая с рукава что-то зелёное и сильно пахнущее. То ли розмарин, то ли чьи-то духи из девяностых.
— Гостиницу?! — возопила бабушка. — Я в Сочи сорок лет езжу! Какой гостинице?! Мы к тёте Лиле!
Проблема заключалась в том, что тётя Лиля, по последней информации, уехала в Израиль. Три года назад. Но бабушка считала, что это «поехала на пару недель, подлечить печень». С тех пор прошло одиннадцать сезонов «Дачного ответа», два ремонта, три смены власти в домоуправлении и один Илья — внук, который окончил эконом и работал в колл-центре по возврату долгов. И теперь он нёс чемодан, портрет, таз с кукурузой — и судьбу, которая, по всей видимости, решила выгуляться в шлёпанцах по южному побережью.
И вот он — на курорте.
Уже через час он нес бабушкин чемодан по улице с названием «Проспект Чайки», которая оказалась не проспектом, а узкой кривой дорожкой между домами, где плитка местами выпирала, а местами отсутствовала. Все дома были с номерами, но без логики. В доме №5 был салон красоты с пыльной витриной и надписью «Скидка на мелирование — до пятницы!», в №5А — арендное жильё с сушёными трусами на балконе, в №5Б — кафе «Фрегат», где пахло жареной рыбой и кричали чайки, а в №5В… никого не было. Только облупившаяся дверь, пустые горшки у крыльца и кот, который не давал пройти, сидя посреди тропинки и смотря строго, как контролёр в плацкарте. Он был чёрный, со стоячими ушами и выражением морды, будто уже три смены следит за порядком на этом проспекте.
Бабушка решила, что «это тот самый кот Лилин», и села на лавку ждать, пока он узнает их. Села торжественно, как на приём к врачу, положив авоську рядом и поставив портрет Сталина у ноги.
— Бабуль, он даже не шевелится, — заметил Илья, косясь на неподвижное серое существо.
— Это потому что он тебя не помнит. Ты вырос. Он узнаёт только тех, кто носил ему сосиски.
На четвёртом часу ожидания кот ушёл, не оглянувшись. Бабушка — нет. Она заявила, что «всё равно Лиля где-то рядом, она чует, у неё нюх на людей, как у кавказской овчарки». И как раз в этот момент из-за угла вынырнула женщина с собачкой, похожей на плюшевый тапок.
— Зоя Павловна?! — вскрикнула она. — А вы что здесь делаете?
— Валя?! — вскочила бабушка. — Так ты ещё живая?!
Они обнялись с такой силой, что у собачки вывернулась шлейка. Илья остался держать чемодан, таз, портрет и ощущение, что Сочи — это не город, а большая сцена, где у каждого внезапно начинается собственный спектакль.
Через полчаса они были на балконе квартиры Вали, пили компот и ели «Наполеон». Бабушка рассказывала, как «всех развезло, а она — молодец», и делала это с таким выражением, будто прошла Великую Отечественную и при этом никого не потеряла. Валя плакала от смеха, хлопала себя по коленке и всё повторяла: «Зойка, ну ты даёшь!». Илья ел торт и смотрел в окно, где с верхнего балкона сушились чьи-то красные семейники, а чайки спорили с вороной за батон. Сочи был жарким, шумным, и в нём не было ни одного повода для спешки. Он растекался по дням, как варенье по гренке.
На третий день бабушка начала делать зарядку с местными пенсионерами. На пятый — проиграла все варежки в лото, включая внукову парную, «на всякий случай прихваченную». На седьмой — выиграла килограмм хурмы, и заявила, что «это знак, что надо остаться». Валя взяла её под крыло и даже записала в клуб садоводов, «чтоб не скучала». Илья — наоборот: ушёл работать в кафе баристой, потому что у него «давно руки чесались на творчество», и потому что бариста в Сочи носят панамы и умеют говорить слово «раф» с акцентом. К вечеру он уже варил капучино с сердечком и спорил с барменом о смысле лайтового кокосового молока.
Они провели в Сочи две недели. За это время бабушка написала письмо Путину с предложением сделать Валю «заслуженной курортницей России», записалась на мастер-класс по разведению петуний и познакомилась с мужчиной по имени Эдик, который утверждал, что в 1987 году пел для самой Пугачёвой. Илья же познакомился с девушкой по имени Ася — у неё были чёрные волосы, пирсинг и профессия — ветеринар. Она спасала бездомных котов, обожала арбузы и уверенно готовила кофе не хуже, чем Илья.
В последний день, когда они уже собирали вещи, бабушка вздохнула, села на чемодан и сказала:
— Внучек, а ведь если б ты не поехал, я бы так в том кусту и осталась. А так — и варежки проиграла, и хурму выиграла. Считай, в ноль вышли. Только шляпу потеряла… хотя, может, её кот унёс.
Илья посмотрел на неё, на чемодан, на фотографию Сталина, всё ещё стоящую в углу комнаты, и кивнул:
— Ага, бабуль. Только ты ещё Асю не учла.
Бабушка хитро прищурилась, сдвинула платок и подтянула носок на левой ноге:
— Вот это уже плюс. Зачёт. И если свадьба — зови Валю, она тебе и торт, и свидетелей организует. У неё связи!
Если понравился рассказ, поддержите меня лайком или напишите комментарий, мне сейчас это очень важно.
