Когда магия и уникальность — ваше главное предложение, а конкуренты копируют ваш сайт как под копирку… Это не просто кража дизайна, это кража энергии и силы вашего бренда.
Он сказал это буднично, даже не отрываясь от телефона. Лежал на диване, уткнувшись в экран, а я стояла у плиты, и ныли спина, виски, каждая клетка после двенадцати часов смены.
— Готовь, даже если устала. Мне твоя еда нравится больше покупной.
Просто. Констатация факта. Без злобы, без требования. Именно это и добило. Он даже не понимал, что сейчас произнес мой приговор. Я посмотрела на его расслабленную спину, на парящие в мультике смешные голоса, на свой замызганный фартук. И все внутри застыло. Перегорело. Я не кричала, не плакала. Я просто перестала.
Три года назад он принес меня в этот дом на руках. Буквально. Я споткнулась о порог, а он подхватил и понес, смеясь, по узкому коридору. — Теперь ты моя пленница, — шутил он. А я верила. Мы ели доширак на новом полу, мечтали о ремонте, и он воровал у меня последнюю варенину со словами — «У тебя волшебные руки». Это была правда. Тогда.
Потом его повысили. Появились первые дорогие рубашки, потом часы, потом привычка разговаривать свысока. Не со зла. Он просто рос. А я оставалась там же, у плиты, в той же роли волшебницы, чей фокус стал рутиной.
— Лен, ну когда ты уже бросишь эту контору? — говорил он, развалившись перед телевизором. — Тебе же тяжело. Сиди дома, занимайся хозяйством. Я тебя обеспечу.
Я не бросала. Работа бухгалтером была моим козырем, крошечным островком независимости в море его растущего самодовольства. Но островок тонул. Каждый день, под гнетом усталости и его равнодушия.
Надежда теплилась в лице нашей дочери. Катя, шестнадцать лет, смотрела на отца с обожанием и не замечала, как мать тает, как свеча. Как-то раз, застав меня в слезах на кухне, она обняла меня.
— Мам, он же тебя любит. Просто он устает на работе. Ты его кормилец, — улыбнулась она.
Я тогда подумала — а я кто? Но промолчала. Ради этого света в ее глазах.
Новый удар пришел с неожиданной стороны. Моя свекровь, Валентина Петровна, всегда считала, что ее сын женился не по чину. Она приехала с очередным проверочным визитом. Я металась между работой, готовкой и ее придирками. В тот день я валилась с ног, голова раскалывалась.
— Леонид, голубчик, ты такой трудяга, — говорила она сыну, пока я накрывала на стол. — А у тебя суп пересолен. И хлеб черствый. Небось, вчерашний?
— Мам, не придирайся, — лениво бросил он, не вставая с дивана. — Лена лучше готовит.
Валентина Петровна фыркнула.
— Тебе бы, Леночка, на кулинарные курсы сходить. Мужа заслужить надо.
Я сжала полотенце в руках, но промолчала. Как всегда.
Сила пришла тихо. Не в виде гнева, а в виде ледяного безразличия. В тот вечер, когда он произнес свою коронную фразу — «Готовь, даже если устала», — я вдруг четко увидела всю свою жизнь, как будто со стороны. Вечную усталость. Его диван. Его уверенность, что так и должно быть. И я поняла — все.
Я не стала скандалить. Я просто перестала готовить.
В первый день он не заметил. Пришел с работы, сел за стол, посмотрел на пустую тарелку.
— А поесть?
— Не приготовила, — ответила я из другой комнаты, не поднимая головы от отчета.
Он помолчал, потом встал, что-то побрякал на кухне. Через час принес себе тарелку разогретых пельменей. Съел молча.
На второй день за обедом он спросил уже с раздражением.
— Лена, это что, бойкот?
— Нет, — сказала я. — Это осознанное решение. Я устала.
— У всех работа, — огрызнулся он. — А есть хочется всегда.
На третий день взорвалась Катя.
— Папа, я есть хочу! Мама, ну что ты как маленькая!
— Холодильник полон, — пожала я плечами. — Колбаса, сыр, хлеб. Или сходите в кафе.
— Ты с ума сошла? — не выдержал он. — Тратить деньги на какую-то ерунду, когда ты можешь нормально приготовить!
Я отложила книгу и посмотрела на него. Впервые за долгое время — прямо в глаза.
— Можешь. Ты. Твои руки тоже умеют держать нож. Или сковородку.
Он замер от изумления. Катя смотрела на нас, раскрыв рот.
Кульминация наступила вечером. Валентина Петровна, наученная дочерью, явилась с кастрюлей щей.
— Сынок, бедный, я тебе принесла. Чтобы ты не голодал из-за чьих-то причуд.
Она поставила кастрюлю на стол с таким видом, будто принесла Золотое руно. Леонид стоял смущенный. Я вышла из спальни, одетая для выхода.
— Спасибо, мама, — сказал он нерешительно.
— Да не за что, — свекровь бросила на меня торжествующий взгляд. — Надо мужа кормить, а не диетами его морить.
Я подошла к столу, взяла кастрюлю с еще теплыми щами, донесла ее до мойки и аккуратно, не спеша, вывалила все в раковину. Горячий бульок хлюпнул, капуста осела на дне.
В квартире повисла гробовая тишина.
— Ты… Ты что делаешь? — прошептала Валентина Петровна, побледнев.
— Я перестала готовить, — четко сказала я. — И не собираюсь кормить взрослого, здорового мужчину, который считает мою усталость ничтожной причиной, чтобы разогреть себе ужин. И тем более не собираюсь есть твои щи, которыми ты пытаешься показать, какая я плохая жена.
Я повернулась к Леониду. Он смотрел на меня, и в его глазах читался не гнев, а шок. Полное непонимание происходящего.
— Ты… Ты же всегда готовила, — выдавил он.
— Всегда — закончилось, — сказала я. — Сегодня, сейчас. Ты хочешь есть — вперед, на кухню. Или к маме. Решай.
Я взяла свою сумку и вышла из квартиры. Дверь закрылась за мной с тихим щелчком.
Я не пошла в бар. Не пошла к подруге. Я просто села на лавочку у подъезда и смотрела на звезды. Через полчаса вышла Катя. Она села рядом.
— Бабушка уехала, рыдая. Папа сидит на кухне и смотрит на пустую плиту.
Я кивнула.
— Мам… А он… справится?
— Не знаю, — честно ответила я. — Это теперь его проблема. А не моя.
Мы сидели вдвоем в тишине. Потом Катя негромко сказала.
— А я, кажется, поняла. Прости, что не сразу.
Я обняла ее за плечи. Внутри не было ни злости, ни триумфа. Была тихая, холодная пустота, из которой только-только начинал пробиваться первый росток чего-то нового.
Финал наступил через два дня. Леонид молча ходил по квартире, питался бутербродами. А потом, вечером, я услышала стук ножа на кухне. Вышла. Он стоял у плиты, неуклюже чистил картошку. Лицо было сосредоточенным, детским. Он не смотрел на меня. Я повернулась и ушла обратно.
Он не сказал «прости». Он просто начал чистить картошку.
