— Ох, ты, Вася-Василёк! И в кого ж ты у меня такой глупенький уродился?! Куда нам еще и собаку?! Сам-то подумал бы!
— Ну, мааам… — Вася чуть не плакал, прижимая к себе щенка, которого подобрал по дороге из школы.
Щенок был совсем маленький и скулил так, что начинало свербеть где-то под коленкой. Ощущение это было странным и от него хотелось или плакать, уткнувшись носом в мамин фартук, пахнущий мылом и немножко жаренным луком, или рассмеяться в голос от того, что щенок живой и теплый, дышит и жмется к мокрой грязной куртке, за которую обязательно влетит, пусть и не сразу.
Татьяна брезгливо взяла за шкирку поскуливающего щенка и отобрала его у сына.
— Иди руки вымой! Мало ли, какой заразы нацеплял, пока тащил домой это недоразумение!
— Мам!
— Что?!
— Ты его выбросишь? – Вася таращился на мать, не понимая, что еще сделать, чтобы спасти своего найденыша.
— Совсем уже?! – Татьяна так удивилась предположению сына, что чуть не уронила безвольно свесившего лапки щенка, который куда раньше Васи понял, что ничего плохого им уже не грозит. – Ты почему мне такие гадости говоришь?!
— Прости, мам! – Вася тут же повеселел. – Я просто…
— Просто он! – возмущению Татьяны не было предела. – Я монстр какой, что ли?! Там же дождь на улице! Ох, батюшки! Что ж я стою! Ты же мокрый весь! Простудишься еще. Марш в ванную, я сказала! Вася-Василёк…
Глядя вслед скачущему по длинному, заставленному всяким хламом, коридору коммунальной квартиры сыну, Татьяна думала о том, что ее за щенка остальные жильцы точно не похвалят.
Ирина Сергеевна подожмет губы, накрашенные алой, в тон любимой кофточке, помадой, и просипит прокуренным басом:
— Воспитывать надо своего отпрыска, Татьяна! Он доставляет беспокойство!
Илья Григорьевич подмигнет Васильку, и сдвинет сурово брови:
— Увижу хоть одну лужицу, и будешь ты, Василий, драить палубу полгода! Не меньше!
А хохотушка Тонечка сначала затискает щенка, а потом погладит Васю по голове:
— Хороший ты мальчик, Васенька! И сердечко у тебя доброе! Не растеряй этой доброты! Уж очень мало ее на свете осталось…
Татьяна, вздохнув, покосилась на закрытые двери соседей и осторожно погладила двумя пальцами притихшего щенка по лобастой башке.
— Мыться будем, горе мое! Ты ж, небось, блохастый? Только этого добра нам и не хватало!
Щенок, словно понимая, что его не ругают, а жалеют, заработал лапками и Татьяна, охнув, перехватила его, прижав к себе.
— Куда ты собрался?! Глупенький! Даже не думай удирать! Надо же тебя в лучшем виде представить. А то выгонят!
Татьяна поспешила в ванную, где почему-то задержался Вася, и, открыв дверь, довольно хмыкнула.
— Растешь! – молвила она, глядя на тазик с теплой водой и кусок хозяйственного мыла, который Вася уже приготовил для своего найденыша. – Сбегай-ка в комнату и принеси свое старенькое полотенце. Желтенькое такое, помнишь?
— Которым ты меня вытирала, когда я маленьким был?
— Да! Шустренько! А то скоро Ирина Сергеевна с работы придет.
— Влетит нам, мам?
— Не знаю пока. Надеюсь, что нет! Но разговаривать с ней будешь сам. Понял?
Вася задумался.
— Я боюсь.
— Что ж. Я тебя понимаю. Но она тоже живет в этой квартире и имеет право голоса. Ты же у нее разрешения не спрашивал, когда собаку в дом принес? А, придется!
— Мам, а если она против будет?
— Ну, друг милый, значит, придется тебе такие слова найти, чтобы она тебе разрешила собаку оставить. Думай! Сумел притащить это недоразумение – сумей и ответ за него держать! Это теперь твоя ответственность.
Щенок, разомлев в теплой воде, тихонько повизгивал, облизывая руки Татьяны, которая осторожно смывала с него грязь. Серая шерстка постепенно светлела, и оказалось, что щенок белый. Просто за то время, пока он шатался по улице, ища мать, которая делась непонятно куда, он успел так изгваздаться, что первоначальный облик потерял совершенно.
— Хорош! – Татьяна укутала щенка в полотенце и вручила сыну. – Шуруй в комнату! Суши его. А я пока молока подогрею твоему волкодаву. Голодный небось.
Вася ускакал, а Татьяна, опорожнив таз, присела на край ванной и вдруг расплакалась.
То ли взгляд сына, брошенный на нее с порога ванной перед уходом, то ли теплое, податливое тельце щенка, живым огоньком бьющееся в ее руках, пытаясь увернуться от мыла, то ли та самая, любой матери ведомая, жалость ко всему живому, заставили ее сейчас вспомнить тот день, когда она впервые появилась в этой квартире. Молодая, жизни толком еще не ведающая, с ребенком на руках, она приехала к престарелой своей тетке, которая единственная из всех родственников откликнулась на ее просьбу о помощи.
— Это что еще за явление?! – Ирина Сергеевна и тогда была грозной силой, властно царящей в просторной коммуналке в самом центре северной столицы. – Ты кто такая? И что это у тебя за ноша? Только младенцев нам тут и не хватало! Марья Семеновна, это к вам?
— Ко мне!
Тетя Маша была Татьяне совсем не близкой родней. Так, седьмая вода на киселе. Но Танина мать исправно, раз в год, на летних каникулах, приезжала с дочерью погостить к Марии Семеновне, всякий раз напоминая Тане:
— Одинокая она. Кроме нас у нее никого. Остальная родня с нею отношения не поддерживает, а зря! Выгоды своей не понимают! Да, тесно у нее. Комнатка маленькая. Но можно и потерпеть. Все-таки, большой город. Вот вырастешь – отправлю тебя учиться! А тетя Маша за тобой присмотрит.
Мать, конечно, не договаривала, но на тот момент Татьяна этого не понимала. Ее манила и маленькая комнатка, окна которой выходили на центральный проспект, шумный и наполненный суетой, и теплые объятия тети Маши, которая всегда с радостью встречала гостей. Она с удовольствием водила Таню по музеям, возила ее за город, часами бродила по паркам, держа за руку и говорила обо всем на свете, не забывая отвечать на многочисленные вопросы. Татьяна очень любила такие прогулки. В то время, как мать бегала по магазинам, отмахиваясь всякий раз от предложения тетки приобщиться к прекрасному, Таня, раскрыв рот, осторожно ступала по паркету парадных дворцовых залов, кормила уток в парках, и, развесив уши, слушала истории, которые рассказывала ей Мария Семеновна.
А потом что-то случилось. И мама перестала возить Таню в гости к тете Маше. Поссорились они, или просто матери надоело проводить время с престарелой тетушкой, а только все общение ушло в письма, которые Таня с удовольствием писала Марии Семеновне долгими вечерами, несмотря на то, что мать покрикивала на нее и не раз приказывала «оставить эти глупости и думать, о чем надо».
О чем надо было думать, Татьяна узнала, когда ей исполнилось шестнадцать.
— Взрослая уже. Пора и будущем подумать!
— В город?! Да, мам? Учиться? – захлопала в ладоши Татьяна, уже предвкушая и поездку к тетушке, и долгожданные прогулки.
Но мать ее осадила:
— Нет! Нечего тебе там делать! На ферму работать пойдешь. Может, позже в техникум поступишь. Я о другом. Тебе, Таня, замуж выходить скоро. Вот и подумай, за кого. Ребят в нашем поселке много. Глядишь, кто и слюбится.
— Мам, да ты что?! Я не хочу замуж!
— А кто тебя спрашивает? Не хочет она! Одна век мыкать будешь? Как тетка Маша? Глупости какие! Слушать ничего не желаю! И не зли меня! Лучше подумай, кто тебе по нраву.
Думать об этом Татьяна не желала. Ее душа еще спала, не ведая ни страстей, ни любви. Таня мечтала о том, чтобы уехать в город, учиться и гулять по просторным проспектам, а замуж ей вовсе не хотелось.
Но судьба распорядилась иначе.
Мать сама сосватала ей жениха. И сделала это так ловко, что Таня опомниться не успела, а уж и подружки затеялись ее поздравлять, и сваты в дом дорожку проторили.
Быть поднятой на смех всем поселком Татьяне вовсе не улыбалось. Да и Митька Соколов, которого она знала столько, сколько себя помнила, был ей симпатичен. Родители сговорились быстро, и Татьяна стала женой. А потом, спустя некоторое время, и матерью.
Вот только жизнь семейная у нее не задалась.
Муж Тани был молодым и охочим до развлечений, а сидеть рядом с беременной женой ему вовсе не улыбалось. Любовь к Татьяне прошла так же быстро, как и вспыхнула, и скоро уже весь поселок загудел, захихикал по углам, обсуждая измену Митяя и глупость Татьяны, которая ни сном, ни духом об этом не ведала.
Разлучница, Танина ближайшая подружка, гордо несла свою срамную голову и даже не думала опускать глаза перед сплетницами поселка. А потому, те рассудили так – раз ничего не стесняется, значит, не все так уж очевидно в этом деле. Значит, сама Татьяна виновата, что мужик ее на сторону глядеть начал. Не приголубила, дескать, тогда, когда надо было, не приласкала. Вот пусть теперь и расхлебывает!
Смеялись за спиной у Тани и судачили напропалую до тех самых пор, пока кто-то, не выдержав, не раскрыл «законной» глаза на шалости супруга.
Конечно, первым делом, узнав о случившемся, Татьяна бросилась к матери.
— А что ты от меня хочешь? Сама его выбрала – сама и живи теперь!
— Мама, но он же меня предал!
— Ничего! Мужики – они все такие. Не знала? Отец твой, не тем будет помянут, тоже гульнуть любил. Так уж жизнь устроена.
— А как же любовь?!
— А что любовь? – усмехнулась мать в лицо Татьяне. – Главное, что дом у тебя есть. Ребенок есть. А остальное и стерпеть можно.
Татьяна, словно громом пораженная, стояла, глядя на мать, и не могла вымолвить ни слова. Только сейчас она поняла, что ее жизнь пошла вовсе не так, как могла бы. И теперь только ей решать, как жить дальше. Терпеть ли надругательство над своей, едва проклюнувшейся, такой робкой еще, но уже сильной, любовью, или же бросить все и постараться научить сына тому, чего отец его почему-то так и не понял. Что близких предавать нельзя, а за свои поступки нужно нести полную ответственность, пусть даже и не всегда это делать хочется.
— Ступай, Таня! Домой ступай! Нечего тут! У меня своя жизнь, а у тебя – своя. На работу надумаешь выходить – свекровь проси о помощи. Мне недосуг. Я на ферме так устаю, что еле ноги таскаю. А я, ведь, еще молодая женщина. Может, и свою судьбу устрою еще.
Татьяна, конечно, подозревала, что у матери кто-то появился. Но ни имени, ни того, что это за человек, не знала. И лишь теперь ей стало ясно, что поддержки в родном доме ей искать нечего. Ей не было больше места там, где она выросла. И нужно было искать другое.
Родни у матери было много. Но никто даже мысли не допустил о том, чтобы как-то помочь Татьяне. Она, конечно, не знала, что мать поспособствовала этому и запретила родственникам пускать к себе Таню с ребенком, мотивируя это тем, что глупая девчонка хочет оставить сына без отца из-за своей обиды.
А Тане уже не было дела до обид. В тот день, когда она пришла за помощью к матери и была отправлена из родного дома на все четыре стороны, Татьяна все-таки вернулась домой. Уложила сына, затеяла стирку, чтобы не думать о плохом, но закончить ее не смогла. Вернувшийся с работы Митяй, который встретил по дороге домой тещу, уже знал о том, что Таня просила помощи у матери.
— Ах, так ты со мной?! Позорить меня вздумала?! Ну, я тебе покажу! – впервые со дня свадьбы, замахнулся он на Татьяну.
Бил он ее умело и долго. Так, чтобы следов не осталось и не проснулся от стона матери маленький Вася.
И лишь когда Таня все-таки встала на ноги и схватила забытый мужем у порога кухни колун, Митяй плюнул под ноги жене и ушел.
А Татьяна долго еще сидела на пороге дома, который уже начала считать своим, а потом встала, умылась ледяной водой, и пошла собирать вещи.
Домой Митяй больше не вернулся.
— У полюбовницы живет! – со скрытым удовольствием сообщили Татьяне соседки, хотя она их ни о чем не спрашивала.
Убедившись, что родня ее не примет, Таня отбила телеграмму Марии Семеновне, и, оставив свекрам, с которыми у нее сложились хорошие отношения, телефон квартиры тетушки, уехала из поселка, решив тем самым поставить точку в своей семейной жизни.
Мария Семеновна приезду Тани с сыном обрадовалась, но, узнав причины, долго плакала.
— Как же жаль, Танечка, что все так сложилось! Но надо как-то жить дальше! У тебя сын. Ему расти. Хорошо, что я уже на пенсии! Смогу вам помогать.
— Тетя Маша, нам бы на первое время…
— И слушать ничего не желаю! Вы мне не чужие! Надо сделать прописку! Тогда Васеньку возьмут в детский сад. Да и тебе нужно на работу устроиться. Не сейчас, конечно. Чуть позже. Когда Василёк подрастет.
Татьяна задумалась. Но сделала все-таки по-своему. Сама нашла себе работу и пока Мария Семеновна нянчила по вечерам Васю, Таня мыла полы в подъездах двух соседних домов. Не Бог весть какие деньги, но на жизнь ей хватало. Татьяна повеселела, приоделась при помощи тети Маши, которая очень хорошо умела шить, и начала постепенно приходить в себя. А спустя год, когда Вася немного подрос, Таня поступила в техникум и, окончив его, устроилась на работу уже по специальности. Общительная, не пасующая перед трудностями, она быстро пошла вверх по карьерной лестнице. И скоро ее уже завали не Танечкой, а по имени-отчеству, и Василёк мог по праву гордиться тем, какая умная и красивая у него мама.
Сложнее было с соседями.
Их у Марии Семеновны было трое.
Ирина Сергеевна – геолог, женщина-гром, и гроза всей квартиры. Жила она совершенно одна, твердя каждому встречному о том, что семья и дети – это не для нее. Их, мол, воспитывать надо, а она не воспитана сама настолько, что путает, какой вилкой нужно есть рыбу.
Илья Григорьевич – старый холостяк, трудившийся на заводе слесарем, и искренне считавший, что любовь – это удел немногих. В его жизни была одна история, но отношения эти ничем хорошим не закончились. Пассия Ильи обобрала его, как липку, похитив отложенные на поездку к морю деньги и единственную ценность, оставшуюся ему на память от матери – крошечные золотые сережки. Серьги Илья вернул, а возлюбленную не простил. И с тех пор женщин сторонился, опасаясь повторения истории. За своих принимал только соседок по коммунальной квартире и был для них надеждой и опорой всегда и во всем.
Третьей соседкой Марии Семеновны по квартире была Тонечка. Разбитная хохотушка, которая работала маляром, и точно знала, чего хочет от жизни.
— Дите, мужика хорошего и спокою.
«Спокой» Тонечке только снился. Она, в поисках любви, то и дело влипала в неприятности, поскольку не умела разбираться в людях, и почему-то всякий раз попадала впросак, доверившись очередному кавалеру. Но бодрости духа и надежды обрести счастье не теряла. Напротив, в очередной раз обжегшись, хохотала, рассказывая на кухне соседям о том, как «лопухнулась», и грозила кулачком небесам:
— Но-но! Без шуточек в следующий раз! Мне замуж пора! Часики-то тикают!
Появление в квартире Татьяны с сыном заставило соседей Марии Семеновны насторожиться. И если Тонечка восприняла это довольно спокойно, ведь детей любила и страстно мечтала о своем ребенке, то Ирина Сергеевна была категорически против того, чтобы Таня с Васей остались в квартире, о чем и не преминула сообщить Марии Семеновне в ультимативной форме.
— Погостить – пожалуйста! Жить – нет! Увольте! Мне покой нужен, а не голосящие по ночам над ухом младенцы.
Назревающий скандал погасил, как обычно, Илья Григорьевич.
— Ириша, ну что ты в самом деле?! Или мы звери? Выгоним на мороз мать с грудным ребенком и будем спать спокойно?!
— Илья Грирьевич, не мути воду! Лето на дворе!
— А будет зима! И Тане нужно где-то жить. Ты посмотри на этого карапуза! Каков, а?! Щеки – как у хомяка! Ирочка, я предлагаю вам пари!
— Какое, позвольте узнать? – Ирина Сергеевна, уже понимая, что проигрывает в споре, недовольно поморщилась, но на Василька глянула и даже невольно улыбнулась, когда малыш гукнул удивленно и потянул к ней ручки.
— Я обещаю вам, что если этот обормот будет мешать нам жить, то мы выгоним его на мороз. Но! Если вы через год не станете называть его Васильком, я съем свою шляпу.
— Не дождетесь! – Ирина Сергеевна фыркнула, еще не зная, что Васильком она этого ребенка начнет называть вслед за всеми куда раньше, и, тая от соседей свою привязанности к малышу, будет втихаря потчевать его сладостями, всякий раз делая вид, что совершенно ни при чем, а баловство – это удел матерей, которые удержу в любви своей не знают.
Вася рос довольно послушным, спокойным ребенком. Ходил в детский сад, гулял с мамой и бабушкой Машей в Летнем саду, и почти не беспокоил соседей. Он не капризничал, не плакал по ночам, и не портил чужие вещи. Длинный, заставленный ненужными вещами коридор, был для него настоящей сокровищницей и неиссякаемым источником для фантазии.
То он отправлялся в плаванье в корыте, которое принадлежало Ирине Андреевне, командуя воображаемыми матросами и требуя рому. Что это такое, Василёк, конечно, не знал, но запомнил короткое словечко, которое часто повторялось в его любимой книжке про пиратов.
То прятался в большом, набитом всякими интересными вещами, шкафу, который принадлежал Илье Григорьевичу. Стоило забраться в этот шкаф и на голову тебе падала старая, битая молью, шуба маменьки Ильи, и можно было представить, что это огромный медведь, с которым нужно бороться и обязательно победить.
А у двери комнаты Тонечки стола тумбочка, в которой было много разных баночек с краской и лежали кисти. Правда, без спроса Василёк эти сокровища трогать не решался с того самого дня, как решил покрасить дверь в Тонину комнату. Красок было много, дверь получилась очень красивой и разноцветной, но мама почему-то Василька отшлёпала, а Тоня долго хохотала. А потом взяла, да и закрасила все его художества скучной голубой краской, позволив, впрочем, обиженному Васильку нарисовать потом на самом видном месте маленькие облачка.
— Красиво! Надо тебя, Василёк, в художественную школу отдать. Вдруг из тебя толк выйдет?
Татьяна, конечно, в угол сына поставила и сладкого лишила, но над словами Тонечки задумалась. А потом и правда, взяла сына за руку и отвела в художественную школу. Туда Василька по малолетству не взяли, но один из преподавателей, посмотрев его рисунки, сказал, что будет заниматься с мальчиком.
— У вашего сына есть будущее. Если он сейчас так рисует, то что будет, если его научить?! Беру!
Эти занятия для Василька стали удивительным подарком. Бабушка привозила его на Мойку, где жил преподаватель, и тихонько сидела в уголке, ожидая конца занятий и наблюдая, как такие же малыши, как Вася, увлеченно возят кисточками по бумаге и постигают азы рисования.
И скоро в квартире можно было открывать художественную галерею. Тонечка тщательно отбирала рисунки Васи, Илья Григорьевич делал рамки и резал стекло, а Ирина Сергеевна, накинув на плечи шаль, прогуливалась вдоль стены в коридоре, которую специально освободили от хлама, чтобы развесить на ней Васины шедевры, и восклицала:
— Василёк, ты будешь знаменит! Это я тебе говорю! Слушай меня и никого больше! Твори!
Вася смеялся, кивал, и готов был рисовать дни и ночи напролет.
Может быть поэтому он меньше, чем мама боялся того, что скажут соседи, когда нес домой замерзшего, дрожащего щенка.
И соседи не подвели.
— О! Не было печали! Василёк, где ты взял это чудо? – Ирина Сергеевна подхватит осоловевшего от сытости и тепла щенка, и чмокнет его в мокрый нос. – Я буду дама с собачкой! Прелестно! Татьяна, вечерние прогулки за мной! Я всегда мечтала иметь пса и гулять с ним по набережной! Как знать, может и устрою на старости лет свою судьбу?
— Ирина Сергеевна!
— Я за нее! А что я такого сказала-то?! Татьяна, вы лучше обратите внимание на своего сына!
— Ой!
— И ничего не ой! Наш мальчик растет добрым! И это прекрасно! Не знаю, что скажут Илья и Тонечка, но мой голос твой, Василёк! Придумай имя этому чудовищу. Татьяна, а вы купите красивый поводок. Мы должны выглядеть эффектно!
— Мы?
— Я и вот этот барбос! – Ирина Сергеевна, вручив щенка Васе, удалилась, чтобы уступить место вернувшемуся с работы Илье Григорьевичу.
Тот и вовсе слов тратить не стал. Кивнул, потрепал по макушке Васю и попросил чаю. А на следующий день купил изумительной красоты ошейник, который еще долго Васиному питомцу был велик, и поводок для прогулок.
А Тонечка на щенка даже внимания не обратила. У нее наконец-то наметился сдвиг в личной жизни, и она порхала, едва касаясь земли каблучками новеньких туфелек и была рада всем и всякому.
Мария Семеновна же, вернувшись из санатория, ахнет, увидев еще одного жильца в своей комнате, и погрозит пальцем Васильку.
— Ты за него в ответе, милый! Не подведи!
Пройдет много лет и картину, на которой будет изображен лохматый белый пес с какими-то людьми, Василий повесит в своей мастерской. И на вопросы своих учеников, которые будут с любопытством взирать на этот ранний образец творчества своего знаменитого педагога, Василий будет отвечать коротко:
— Это те, кто знал по-настоящему, что такое любовь. Они научили меня всему, что я знаю о жизни.
— И чему же?
— Трем вещам. Любить нужно тех, кто рядом и всегда отвечать за свои поступки.
— А третье?
— Никогда не использовать масляные краски там, где можно обойтись акварелью. А теперь, довольно вопросов! За работу, друзья! Мир ждет ваших шедевров!
— А если у нас не получится?
— Тогда лучше и не начинать. Получается только у того, кто знает, что нужно пробовать, искать и не сдаваться. Остальным не светит ничего! – Василий усмехнется и кивнет на окна, за которыми будет набережная Мойки и город его детства. – И, кстати, свет вы уже почти упустили. Я бы на вашем месте занялся делом. И запомните! Я верю в вас так же, как когда-то верили в меня. Все у вас получится! Даже не сомневайтесь
