Каждый Новый год Юля загадывала одно и то же желание: чтобы Слава перестал пить. И каждый раз её желание не сбывалось.
В остальном жизнь Юли, можно сказать, удалась: от бабушки досталась квартира в центре, на работу устроилась сразу после выпуска и очень удачно – место было «тёпленькое», работа не пыльная, зарплата медленно, но уверенно росла. В двадцать пять Юля вышла замуж, через три года родила первого сына, а ещё через пять второго. Мальчики росли здоровые, активные, пусть и не очень прилежные – время от времени приносили из школы двойки, но четвертные оценки всегда вытягивали до троек и четвёрок. Всё было хорошо, кроме одного: Слава пил. Когда она выходила за него замуж, не обратила на это внимание: ну, подумаешь, любит на выходных с пивком посидеть – с кем не бывает? Работа у него сложная, имеет право расслабиться немного.
Только потом она уже поняла, что это его словами говорит. Потому что расслабляться он стал не только на выходных, но и посреди недели. Работу стал прогуливать, всё надеясь на то, что начальник – старинный армейский товарищ – закроет глаза на прогулы. Он и закрывал до поры до времени, но любому терпению есть предел.
Когда Славу уволили в первый раз, Юля сильно переживала. А потом уже и привыкла: муж менял места работы, с каждым разом соглашаясь на всё более низкую зарплату и все худшие условия. Если Юля не успевала забрать у него деньги, он их сразу пропивал, и потом приходилось изворачиваться каким-то образом, чтобы на всё хватало. Хорошо хоть родители подкидывали денег и закруток с дачи, а так непонятно, как детей растить.
После очередного увольнения Слава неделю ходил мрачный, потом нашёл работу грузчиком в соседнем гипермаркете. Зарплата – копейки, но хоть что-то. Юля уже не упрекала. Бесполезно. Она научилась жить в постоянном напряжении, как струна, всегда начеку: проверить карманы, убрать деньги подальше, сделать запасы, пока очередная зарплата не превратилась в пустые бутылки. Относительно спокойно Юля жила только от зарплаты до зарплаты.
Именно в один из таких дней она и зашла в тот самый гипермаркет за хлебом и молоком для детей. Возле кассы столпилась небольшая очередь. Люди вздыхали и переминались с ноги на ногу. Юля встала в хвост и увидела, в чём дело.
Перед кассой стояла старушка. Она была так мала и худа, что её пальто висело как на вешалке. В одной руке – старенькая авоська, в другой – горсть мелочи. Старушка с невероятной медлительностью и сосредоточенностью пересчитывала пятаки и десятикопеечные монеты, пытаясь оплатить свою скромную покупку: батон хлеба, пачку масла и маленькую банку тушёнки.
– Бабушка, давайте я, – нетерпеливо буркнул парень с банкой энергетика в руках.
Старушка не отреагировала, продолжая шептать что-то себе под нос, перебирая монетки.
«Боже, – с тоской подумала Юля, – у всех свои проблемы». Она собиралась отвернуться, чтобы просто не видеть эту сцену, но её взгляд упал на руки старушки – тонкие, почти прозрачные, с синими прожилками, дрожащие от усилия. И что-то в ней ёкнуло. Не жалость, а скорее болезненное узнавание. В этих руках она увидела такое же бессилие, такие же отчаянные попытки собрать по крупицам свою разваливающуюся жизнь, как и у неё самой.
– Я сейчас, я сейчас, – бормотала старушка, и её голос был тихим, как шелест сухих листьев.
Юля резко вышла из очереди.
– Давайте я вам помогу, – сказала она уже не раздражённо, а мягко, подходя к старушке.
Та подняла на неё удивительно ясные глаза, словно в них отражалось утреннее майское небо.
– Спасибо, милая, но я должна сама. Мне нужно точно до копейки.
– Хорошо, – кивнула Юля.
Она взяла несколько монет из руки старушки и быстро отсчитала нужную сумму кассиру. Та с облегчением пробила чек.
Скандаливший парень фыркнул и пролез вперёд. Юля собрала сдачу и продукты старушки в её авоську.
– Куда вам идти? Я вас провожу.
– Рядом, милая, совсем рядом, – старушка взяла её под руку, и её хватка оказалась на удивление крепкой.
Они шли медленно, и старушка не проронила ни слова почти до самого дома. Юля тоже молчала, погружённая в свои мысли. Ей было спокойно рядом с этой тихой, немощной женщиной. Такое чувство, будто суета и тревоги ненадолго отступили.
Дом, куда их привела старушка, был старым, с облупленной штукатуркой и высокими потолками. В подъезде настойчиво пахло кошками. Они поднялись на второй этаж.
– Спасибо тебе, дочка, – сказала старушка, останавливаясь у двери с потёртым номером «13». Она повернулась к Юле и посмотрела на неё так пристально, что Юле стало не по себе. Эти светлые глаза, казалось, видели её насквозь. Видели и усталость, и ночные слёзы, и спрятанные от мужа деньги, и страх за сыновей.
– У тебя большое горе в семье, – тихо, но очень чётко произнесла старушка. – Оно тебя съедает по кусочкам.
Юля замерла. Она не ожидала такого. Комок подкатил к горлу.
– Да, – прошептала она, не в силах солгать. – Муж пьёт.
Старушка кивнула, словно и так всё знала.
– Ты загадываешь одно и то же желание. Из года в год. И не понимаешь, почему оно не сбывается.
Юля только молча кивнула, чувствуя, как по щеке скатывается предательская слеза. Она давно никому не жаловалась. Стыдно было.
Старушка протянула свою сухую, холодную руку и накрыла ею Юлину ладонь. От её прикосновения стало странно тепло.
– Не печалься. Оно сбудется. Скоро. Самое главное твоё желание исполнится. Но будь осторожна в своих мечтах, дитятко. Иногда они сбываются не так, как мы их загадываем.
Она повернулась, вставила ключ в замочную скважину и, не прощаясь, скрылась в квартире. Дверь тихо захлопнулась.
Юля ещё несколько минут стояла в тёмном подъезде, не в силах сдвинуться с места. «Будь осторожна в своих мечтах…» Что это значит? Разве может её желание – чтобы Слава был трезвым, чтобы они жили как раньше, – исполниться как-то плохо?
Она вышла на улицу, где уже зажглись фонари. Тревога, притихшая на время, вернулась, но теперь в ней была примесь чего-то нового – необъяснимого ожидания и лёгкого, леденящего душу страха. Юля шла от дома старушки, и в голове у неё звенело: «Исполнится… Исполнится… Но будь осторожна…» Эти слова смешались с привычным страхом и внезапно вспыхнувшей, как последняя спичка, надеждой. Юля почти не смотрела по сторонам, пока не наткнулась взглядом на столб, увешанный объявлениями. И прямо на уровне её глаз, свежий, отпечатанный на жёлтой бумаге листок, гласил: «Алкогольная зависимость? Вернём близкого человека к трезвой жизни! Уникальная методика, сеансы гипноза. Доктор Светозар. Гарантия результата».
Сердце Юли заколотилось. «Гарантия результата». Эти слова звучали как музыка в вечном гомоне её отчаянья. Это и был знак! Старушка предсказала, а судьба тут же подсказала дорогу. Без долгих раздумий Юля сорвала бумажку с номером телефона.
Кабинет «доктора Светозара» оказался в полуподвале старого дома, пахло дешёвым освежителем воздуха. В крошечной приёмной, уставленной кривыми стеллажами с пожелтевшими брошюрами о духовном росте, сидел только один человек – приятный мужчина лет сорока в аккуратной куртке. Он читал что-то на телефоне, и у него были усталые, но умные глаза.
«Надо же, – с горькой усмешкой подумала Юля, усаживаясь напротив. – С виду такой приличный, образованный. А тоже допился, значит».
Она не могла отвести от него взгляд, полный немого возмущения. Этот мужчина казался таким нормальным, которым Слава никогда не был и уже, видимо, не станет. И от этой мысли её переполняла несправедливая злость ко всем мужчинам разом.
Мужчина поднял на неё глаза, почувствовав на себе взгляд. Он провёл рукой по щеке.
– Простите за бестактный вопрос, – вежливо сказал он. – У меня что-то на лице? Зубная паста, может? Вы так пристально смотрите.
Юля не смутилась. Накопившееся прорвалось наружу.
– Нет, не в зубной пасте дело, – выпалила она. – Просто не понимаю. Вот чего вам, мужчинам, не хватает? У вас есть все: работа, семья, здоровье… Почему вы обязательно травите себя и губите жизни тех, кто рядом?
Мужчина внимательно выслушал её. В его глазах не было ни злости, ни раздражения.
– Я понимаю ваш гнев, – сказал он тихо. – Но он направлен не по адресу. Я здесь не потому, что пью. Я пытался лечить здесь свою мать. Этот доктор Светозар взял за «курс» последние её сбережения. А она через месяц снова ушла в запой. Только теперь ещё и с верой в то, что она неизлечима, потому что даже «гипноз» не помог.
Юля почувствовала, как у неё подкашиваются ноги. Надежда, так ярко вспыхнувшая, с шипением погасла, оставив после себя горький пепел стыда и разочарования. Ей стало жарко.
– Ой… Простите меня, пожалуйста, – прошептала она. – Я не подумала.
– Ничего страшного, – он грустно улыбнулся. – В такой обстановке все мысли только об этом. Меня Иван зовут.
– Юля.
Дверь в кабинет открылась, и оттуда высунулся лысый человек в белом халате поверх спортивного костюма.
– Следующий, заходите! – крикнул он и тут же скрылся.
Иван поднялся с кресла и вдруг сказал:
–Бог с ними, с деньгами. Кажется, я ваши сберёг, это ли не победа?
Юля молча кивнула, сжимая в руке сумку. Ей было невыносимо стыдно за свой всплеск и до слёз обидно за рухнувшую надежду.
Иван, видя её расстроенное лицо, нерешительно покашлял.
– Знаете, я как раз собирался выпить чашку кофе. Если у вас нет срочных дел, составите мне компанию? – он снова улыбнулся, и на этот раз в его улыбке было больше тепла.
Юля колебалась секунду. Идти на кофе с незнакомым мужчиной? Казалось бы – что за глупый поступок! Но почему бы и нет? Он выглядит адекватным, и он может понять её боль, потому что сам через это проходил. Это была редкая возможность поговорить с кем-то, кто знал её беду не понаслышке.
– Хорошо, – согласилась она. – Только я ненадолго, домой надо.
Они сидели в маленькой, уютной кофейне неподалёку. Запах свежемолотых зёрен и сладкой выпечки был так далёк от затхлого воздуха приёмной «доктора», что у Юли на мгновение закружилась голова. Она не могла вспомнить, когда в последний раз просто так сидела в кафе, без необходимости срочно купить хлеба или забрать детей из кружков.
Иван оказался прекрасным слушателем. Он не перебивал, не давал непрошеных советов и не осуждал, лишь изредка задавая уточняющие вопросы. И под его спокойным, внимательным взглядом из Юли выплеснулось всё, что годами копилось за плотно закрытой дверью её терпения. Она рассказывала про увольнения, про пустые карманы, про детские глаза, в которых читался немой вопрос «почему папа опять спит?», про свой стыд перед родителями и соседями, про ночи, проведённые в слезах у окна.
– Я просто не знаю, что мне делать, – закончила она, стесняясь того, что не получилось скрыть от него набежавших слёз. – Я уже и ругалась, и умоляла, и молчала. Ничего не помогает. Кажется, он уже и сам не рад, но остановиться не может.
Иван медленно отпил глоток кофе и чашечки.
– Я не эксперт, Юля, – начал он осторожно. – Но по опыту с мамой знаю, что здесь суть в созависимости, понимаете? Пока есть кто-то, кто подставляет плечо, убирает последствия, зачем что-то менять?
Он посмотрел на неё прямо.
– Самый жестокий, но, возможно, единственный шанс – перестать подставлять плечо. Уехать. Хотя бы на месяц. К родителям, в санаторий. Оставьте его одного. С работой, с домом, с детьми. Пусть он увидит, во что превращается его жизнь, когда остаёшься один. Не на словах, а на деле. Может, тогда дно окажется достаточно твёрдым, чтобы оттолкнуться.
Юля слушала его, и внутри у неё всё сжималось от страха. Эта мысль – бросить всё и уехать – мелькала у неё в голове в самые отчаянные моменты. Но она тут же гнала её прочь, как кощунственную.
– Нет, – тихо, но очень твёрдо сказала она, качая головой. – Я не могу так поступить. Это же семья. Я не могу бросить его в такой момент. И детей… Что они подумают? Что мама их бросила? И во что они квартиру без меня превратят? В хлев?
Она смотрела на Ивана не с упрёком, а с какой-то обречённой ясностью.
– Это моя семья. Если я уйду, даже ненадолго, всё развалится окончательно. А я потом себе этого никогда не прощу.
– Я понимаю, – не стал настаивать Иван. – Просто помните, что если вы сгорите, то не поможете ни мужу, ни детям. Спасатель должен сначала проверить, не тонет ли он сам.
Иван расплатился за оба кофе, несмотря на её слабые протесты.
– Спасибо за компанию, Юля. Держитесь. Если что, – он нашёл в кармане визитку, простую, без изысков, – я руководитель небольшой IT-фирмы. Будут проблемы с работой или просто понадобится совет – обращайтесь.
Юля взяла визитку. Она ещё сохранила тепло его руки.
– И вам спасибо, Иван. За всё.
Она вышла на улицу, где на город уже опустились сумерки. Мысли в голове у Юли перескакивали с одну на другую: слова старушки, лицо шарлатана-гипнолога, усталые глаза Ивана и его жестокий, но такой логичный совет. «Уехать. Оставить его одного».
Юля посмотрела на окна своей квартиры, где горел свет. Там были её сыновья. Её дом. Её пьяный муж.
«Нет, – повторила она про себя, сжимая в кармане визитку. – Я не смогу их бросить».
Но впервые за долгие годы в её голосе прозвучала не только уверенность, но и крошечная, едва слышная нота сомнения.
Дверь была не заперта. В прихожей разбросана обувь и школьные рюкзаки детей. Воздух в квартире был спёртый, с кисловатым запахом перегара и постоявшего супа. Из гостиной доносились взрывы и стрельба – сыновья, вместо того чтобы делать уроки, играли в компьютер. А на диване, разметавшись и громко похрапывая, спал Слава. Лицо одутловатое, рубашка в пятнах.
Юля зашла на кухню. В раковине – гора немытой посуды. На плите – пустая кастрюля, на дне – присохшие остатки супа. Ей не оставили ни крошки.
И тут что-то в ней перевернулось. Та самая спичка, которую зажгла старушка, которую пытался раздуть Иван, вспыхнула ярким пламенем ярости. Годы терпения, унижений, страха и жалости сгорели в одно мгновение.
Она вошла в гостиную. Выдернула шнур питания из системного блока. Грохот взрывов сменился оглушительной тишиной.
– Мама! – возмущённо крикнул старший.
– Уроки не сделаны, дома бардак, посуда как стояла грязная так и стоит! – принялась отчитывать детей Юля.
Слава на диване поворочался и с трудом открыл глаза.
– Юль… Чего орёшь? Спать мешаешь…
– Всё, – сказала она. – Я ухожу от вас!
В комнате повисла пауза. Затем старший сын фыркнул:
– Опять? Ты это каждый месяц говоришь.
Слава грузно сел, потёр лицо:
– Хватит истерить, Юля. Иди, поешь чего-нибудь, успокойся.
Их привычная снисходительность к её «истерикам» стали последней каплей. Злость, холодная и осознанная, заставила её говорить чётко и веско, глядя на мужа прямо в глаза.
– Чего мне поесть? Я вчера наварила кастрюлю борща, а теперь она пустая. Хоть бы немного мне оставили! Но нет – в этом доме обо мне никто не думает. Всё, баста – надоело. Я ухожу. И на этот раз всё по-настоящему. Я встретила другого мужчину. Он не пьёт. У него есть работа. И он относится ко мне, как к человеку. Я ухожу к нему.
Она развернулась и прошла в спальню. Со стороны кухни донёсся испуганный шёпот детей: «Папа, а что, если она правда?..» и оглушивший крик Славы: «Да заткнись ты! Мать твою…».
Юля не слушала. Она на автомате складывала в спортивную сумку самое необходимое: документы, немного одежды, косметичку. Руки дрожали, но внутри была странная, звенящая пустота.
Она вышла из спальни с сумкой в руках. Слава стоял посреди зала, озадаченный и злой.
– Куда ты собралась? – он сделал шаг к ней, но его качнуло, и он еле удержался на ногах.
Юля, не отвечая, прошла к двери. Дети смотрели на неё испуганными, непонимающими глазами.
– Я позвоню, – сказала она им и вышла на лестничную площадку.
Дверь захлопнулась, заглушив крик Славы. Она спустилась по лестнице, вышла на холодную улицу и, прислонившись к стене дома, достала телефон. Визитка Ивана была у неё в руке. Она набрала номер, боясь, что он не поднимет трубку.
– Алло? – его голос прозвучал спокойно.
– Иван, это Юля… – её собственный голос срывался. – Вы сказали, что если что… Извините, что так поздно, но можно ли у вас переночевать? Мне некуда больше пойти.
– Конечно, можно, – почти сразу Иван. – Только я должен предупредить… Я живу с мамой.
Этот простой факт – «живу с мамой» – вдруг вернул Юлю в реальность. Она не бежала в роскошную холостяцкую квартиру, как заявила мужу в порыве злости. Она просилась в дом, где была своя, ещё более сложная драма.
– Я понимаю, – прошептала она. – Я не буду мешать.
– Дайте адрес, я выеду за вами, – предложил Иван, но Юля покачала головой, хотя он этого не видел.
– Нет, нет, я сама. Просто скажите адрес.
Она записала его в телефон, поблагодарила и положила трубку. Вызвала такси. Иван встретил её у подъезда. Он не задавал лишних вопросов, просто взял её сумку и проводил на третий этаж. Квартира была чистой, но в воздухе витало то же самое настроение усталой безысходности, что и в её доме, только с другим оттенком – здесь пахло дорогими духами и коньяком.
– Мама, это Юля, она погостит у нас пару дней, – представил Иван, когда в гостиной появилась худенькая женщина в аккуратном халатике. У неё были добрые, но пустоватые глаза и тихий голос.
– Очень приятно, я – Лидия Петровна, – улыбнулась она. – Иванушка, какой молодец, что гостей приводит. Раздевайся, детка, проходи. Может, чайку? Или, – она понизила голос до конспиративного шёпота, – может, чего покрепче? У меня для гостей есть.
Юлю, будто холодной водой окатило.
– Нет, спасибо, только чай, – поспешно сказала она.
Иван помрачнел, но ничего не сказал матери, лишь проводил её взглядом на кухню.
Пока Юля пила чай в гостевой комнате, Иван сидел напротив.
– Держитесь, – сказал он снова. – Это должно сработать. Я в этом уверен. Знаете, я часто думаю: если бы маме было о ком заботиться, ради кого жить… Но вот как отца не стало, она и начала пить. А был бы отец жив, может, ей было бы не до бутылки. А ваш Слава… Он просто забыл, каково это – нести полную ответственность. Сейчас он вспомнит.
Юля ловила себя на мысли о том, что совершает какое-то безумство. Что она здесь делает? В совершенно чужой квартире с чужими людьми? Отчаяние и ярость быстро выгорели, оставив после себя лишь щемящее чувство вины. Проснувшись на чужой кровати, Юля первым делом услышала ссору Ивана с матерью на кухне – та упрекала его, что он вынес её «заначку». Юля сжалась. Что она здесь делает? Бросила своих детей с пьяным отцом! Это безумие.
– Иван, я, наверное, зря… Мне надо домой, – сказала она, выйдя из комнаты уже одетая.
– Ни в коем случае, – резко остановил он её. – Если вы вернётесь сейчас, всё будет ещё хуже. Он поймёт, что ваши угрозы – пустой звук. Вы должны дать ему почувствовать последствия.
В этот момент её телефон завибрировал. На экране горело имя «Слава». Сердце ёкнуло. Может, он протрезвел? Может, он осознал? Может, он просит прощения?
Она с надеждой поднесла трубку к уху.
– Ты где, вообще? – прозвучал его хриплый, злой голос, даже без приветствия. – У тебя совесть есть?! Дети в школу опаздывают! Где, блин, их рубашки, а? Где утюг, ты куда его засунула? И в какой, мать твою, школе они учатся, я забыл! В сорок восьмой или в пятьдесят второй?!
Юля остолбенела. Она ждала чего угодно – криков, обвинений в измене, даже угроз. Но не этого.
Она медленно выдохнула, глядя в понимающие глаза Ивана.
– Слава, – сказала она ледяным тоном. – Разбирайтесь с этим сами.
И она положила трубку. Руки дрожали, но внутри впервые за многие годы появилось странное, горькое чувство собственной правоты. Не злости, не ярости – а правоты.
– Видите? – тихо сказал Иван. – Он даже не спросил, как вы, где вы, с кем вы. Зато он начал что-то делать, правда?.
Юля кивнула, не в силах вымолвить ни слова. Она смотрела в окно на серое утро чужого района и понимала: обратного пути нет. Во всяком случае, пока.
Жизнь в чужой квартире протекала словно на грани сна и яви. Иван пропадал на работе, и Юля днём работала, а вечерами оставалась наедине с Лидией Петровной. Та оказалась милой, но безумно одинокой женщиной. Её жизнь, казалось, состояла из просмотра сериалов, бесцельного блуждания по квартире и тихих жалоб.
– Он у меня заботливый, Иванушка, – говорила она, попивая чай с вареньем на кухне, пока Юля мыла посуду. – Но слишком уж меня опекает. Считает ни на что не способной. А я ведь бухгалтером работала, до пенсии. Правда, там и выпивать начала, – она виновато опускала глаза. – Вот если бы мне работу сейчас, я бы разом пить бросила! Или внуков… – она бросала на Юлю многозначительный, полный надежды взгляд. – Вот если бы внуки были, я бы и думать забыла о всякой ерунде.
Юля неловко отворачивалась, чувствуя, как краснеет. Она понимала, в какую иллюзию погрузилась Лидия Петровна.
– Иван такой молодец, тебя привёл, – продолжала та, мечтательно улыбаясь. – Он редко кого-то приводит. Вы давно знакомы? Какие у вас планы?
У Юли в горле встал ком. Она смотрела на эту слабую, запутавшуюся женщину, которая искала спасение в придуманном будущем для сына, и не могла больше позволять ей обманываться.
– Лидия Петровна, – тихо начала она. – Вы не так поняли. Мы с Иваном просто друзья. Он мне помог в трудную минуту. У меня есть муж. И двое детей.
Она произнесла это, глядя в стол, и впервые за эти дни слова «у меня есть муж» прозвучали не как приговор, а как констатация факта. Факта, который нельзя просто стереть.
Наступила тишина. Лидия Петровна замерла, её мечтательная улыбка медленно сползла с лица, сменившись растерянностью, а затем – горьким разочарованием.
– А… – только и смогла вымолвить она. – Муж… Дети… Ясно.
Она медленно поднялась из-за стола, и её плечи снова ссутулились, будто на них положили невидимый груз. Лидия Петровна вышла из кухни, оставив Юлю одну в гнетущей тишине. Та смотрела на дверь, охваченная виной и жалостью. Она одним предложением разрушила хрупкий мирок этой женщины, отняла у неё призрачную, но такую важную надежду.
В тот вечер Лидия Петровна не вышла к ужину. Иван, вернувшись с работы, нахмурился, узнав причину.
– Не принимай близко к сердцу, – сказал он Юле. – Мама живёт в своих фантазиях. Ей нужно было услышать правду. Ложные надежды никому не помогают. Ни ей, ни тебе.
Неделя в гостях у Ивана показалась Юле вечностью. Каждый день она звонила детям, и они односложно отвечали, что всё в порядке. Слава с тех пор не звонил ни разу. Эта тишина злила и пугала её одновременно. Что, если он не справляется? Что, если он совсем опустил руки?
Терпение лопнуло на восьмой день. Под предлогом, что нужно забрать ещё кое-какие вещи, она поехала домой. Дверь Юля открыла своим ключом. В прихожей был относительный порядок, если не считать груду детской обуви, сброшенной в угол. В воздухе пахло жареной картошкой и стиральным порошком. Она прошла на кухню. Стол был вытерт, в раковине не было груды посуды, лишь несколько чашек. На плите стояла кастрюля с остывшей картошкой в сковородке.
Из гостиной доносились звуки телевизора. Зашёл старший сын.
– Мам… – он скупо кивнул и прошёл мимо, к холодильнику.
– Как дела? – спросила Юля, и голос её дрогнул.
– Нормально, – он пожал плечами, не глядя на неё.
Минут через двадцать пришёл Слава с младшим сыном. Мальчик заплакал и бросился к Юле, обхватив её ноги, Слава хмуро уставится на неё. Он был трезв. Это читалось во всём – в ясном, хоть и усталом взгляде, в твёрдой походке. В его глазах не было ни злости, ни радости. Была каменная отстранённость.
– Вещи забыла? – спросил он ровным, лишённым эмоций голосом и, не дожидаясь ответа, прошёл в ванную.
Юля почувствовала, как земля уходит из-под ног. Она ждала скандала, упрёков, может быть, даже мольбы вернуться. Но не этого ледяного игнорирования. Она была здесь чужая. Нарушительница спокойствия, которая пришла помешать их новой, налаженной без неё жизни. Только младший сын скучал по ней, и того скоро увёл старший, что-то нашёптывая на ухо.
Юля зашла в спальню и беспомощно огляделась. Собирать было нечего – всё необходимое она уже взяла. Она просто стояла, слушая, как за стеной плещется вода, и понимала, что её возвращение не станет триумфальным. Её здесь не ждали.
Она вышла из квартиры так же тихо, как и вошла. Никто не вышел её проводить.
Слёзы душили её по дороге к Ивану. Она ехала в его дом, чтобы собрать оставшиеся вещи и вернуться. Они справляются без неё, но они обижены. И если она не вернётся, то потеряет детей.
Иван был дома. Он молча выслушал её сбивчивый, полный слёз рассказ о том, как они «справляются без неё» и как «все на неё обижены».
– Юля, подожди, – он мягко остановил её, когда она направилась в комнату за сумкой. – Ты видела результат. Но это только начало. Слава трезв, потому что ты ушла. Он в стрессе, он мобилизовался. Он встал на ноги, потому что иначе рухнет всё.
Он посмотрел на неё прямо, его взгляд был серьёзным.
– Если ты вернёшься сейчас, что он подумает? Он решит, что самый тяжёлый кризис позади. Что ты всегда будешь возвращаться, что бы он ни делал. Что его «подвиг» – неделя трезвости – оплачен твоим возвращением. И всё начнётся по новой. Только пить он, возможно, начнёт с ещё большей озлобленностью.
– Но они ненавидят меня сейчас! – выдохнула Юля. – Дети смотрят сквозь меня!
– Да, – согласился Иван. – Им обидно. Им больно. И Славе больно. Но иногда единственный способ вылечить гниющую рану – это дать ей прорваться и очиститься, как бы больно это ни было. Если ты замажешь её пластырем сейчас, загнав гной внутрь, в итоге всё будет только хуже. Дай ему понять, что ты не игрушка, которую можно отшвырнуть, а потом подобрать, когда станет скучно. Дай ему дойти до точки, где он не просто будет «справляться», а будет готов на всё, чтобы ты вернулась.
Юля смотрела в пол. В висках пульсировала боль. Его слова были такими жестокими и такими логичными одновременно. Возвращение сейчас казалось таким простым и правильным – всех обнять, всех простить, навести уют. Но это был путь назад. В ту самую яму, из которой она с таким трудом выбралась.
– Я не знаю, смогу ли я… – прошептала она.
– Ты уже смогла сделать самое трудное – уйти, – напомнил он. – Теперь нужно просто выстоять.
Она отпустила ручку своей сумки. Возвращение отменялось.
Прошло ещё несколько дней, превратившихся в мучительную смесь свободы и тоски. С одной стороны, Юля впервые за долгие годы могла выпить кофе, не думая ни о чём. Она могла вечерами разговаривать с Иваном – умным, понимающим, и ловила себя на том, как ей нравится это взрослое, спокойное общение без подводных камней в виде пустой бутылки из-под водки. Она жила для себя, и это чувство было пьянящим и новым.
Но, с другой сторон, по ночам она всё равно ворочалась, прислушиваясь к шорохам в чужой квартире, а в голове у неё стояли лица её мальчишек. Их смех, их споры из-за компьютера, даже их двойки в дневнике – всё это теперь казалось таким дорогим и недосягаемым.
Однажды утром, проверяя рабочую почту, она наткнулась на письмо, адресованное ей лично. Тема: «Уведомление о поступлении искового заявления». Сердце упало куда-то в пятки. Она открыла его и, пробежав глазами, онемела.
Слава подал на развод. И не просто на развод. В исковом заявлении он, ссылаясь на её «уход из семьи к другому мужчине» и «оставление несовершеннолетних детей», требовал определить их место жительства с ним.
Мир перевернулся с ног на голову. Он хочет забрать у неё детей? Он, который не знал, в какой школе они учатся? Он, который неделю назад не мог найти утюг?
Паника, острая и слепая, затопила её. Все советы Ивана, вся логика – всё это испарилось в один миг. Он заберёт детей. Навсегда.
«Нет, нет, нет!» – стучало в висках. Она, не говоря ни слова Ивану, схватила сумку и выскочила из дома. Она мчалась к своему дому, к своей жизни, готовая на всё, лишь бы вернуть всё назад.
Подбежав к знакомой двери, она потянула за ручку – безуспешно. Взгляд упал на замок. Он был новый, блестящий, чужой. Он холодно поблёскивал, словно насмехаясь над ней.
Она начала лихорадочно звонить и стучать.
– Дети! Это мама! Откройте!
За дверью послышались шаги. Затем голос младшего сына, приглушённый и настороженный:
– Мам, уходи.
– Пустите меня, или я сейчас вызову слесаря и всё равно войду! – почти крикнула она.
– А мы не пустим, – уже более твёрдо сказал старший. – Мы будем жить с папой. Ты нас бросила. Ты ушла к другому дяде. Живи теперь с ним!
В этих словах, произнесённых детским, но не по-детски жёстким голосом, была такая ледяная обида, что у Юли перехватило дыхание. Она прислонилась лбом к холодной деревянной поверхности, чувствуя, как слёзы бегут по щекам. Слава не просто подал на развод. Он успел настроить детей против неё. Он предстал в их глазах жертвой, а она – предательницей, сбежавшей ради «другого дяди». И впервые она с абсолютной ясностью поняла слова старушки: «Будь осторожна в своих мечтах, дитятко. Иногда они сбываются не так, как мы их загадываем».
Её желание начинало сбываться. Слава был трезв. Он взял на себя ответственность. Но цена этого оказалась для Юли непомерной.
Юля не помнила, как доехала до квартиры Ивана. Она механически поднялась по лестнице, вошла и, не снимая пальто, опустилась на стул в прихожей. В ушах ещё звенели слова сыновей: «Мы не пустим. Ты нас бросила».
Иван вышел из своей комнаты, увидел её заплаканное лицо и всё понял без слов.
– Они меня не пустили, – выдохнула она, и её снова затрясло от подавленных рыданий. – Он подал на развод… Хочет забрать детей…
Иван молча подошёл, помог снять пальто и принёс стакан воды. Он дал ей выплакаться. Когда рыдания поутихли, он заговорил тихо и обдуманно, как всегда.
– Юля, я понимаю, что сейчас не лучшее время. Но, возможно, это и есть выход. Для всех.
Она посмотрела на него красными от слёз глазами.
– Выход?
– Давай поженимся, – сказал он просто, как о чём-то само собой разумеющемся. – И родим ребёнка. Моей маме будет чем заняться, она будет счастлива, у неё появится настоящая причина жить, а не существовать. Она полностью возьмёт все заботы о малыше на себя. Тебе не придётся ничего делать. А ты получишь новую семью.
Он говорил это так логично, так взвешенно, будто представлял бизнес-план. И в его словах не было ни капли романтики, только холодный, безжалостный расчёт.
Юля слушала, и ощущение ледяного кошмара, в котором она оказалась, только усиливалось. Она сбежала от одного мужчины, который видел в ней приложение к своей жизни, и прибежала к другому, который видел в ней решение проблем своей матери.
Она медленно поднялась с кресла. Слёзы высохли. Внутри всё застыло.
– Иван, – её голос прозвучал тихо, но чётко. – Ответь мне честно. Ты это предлагаешь, потому что я правда тебе нравлюсь? Или всё это – план по спасению твоей мамы?
Он не смутился и не стал увиливать. Его честность в тот момент была ужасной.
– Мама всегда будет на первом месте, – сказал он, глядя ей прямо в глаза. – Она у меня одна. И я сделаю всё, чтобы ей было хорошо. Но я тебя уважаю, и мы с тобой отлично ладим. Этого достаточно, чтобы построить крепкую семью.
Вот оно. Предельная ясность. Она была не женщиной, не любимой, не желанной. Она была функцией. «Способом осчастливить маму».
И в этот момент Юля увидела всю картину целиком. Не только свою трагедию, но и его.
– Поэтому ты никогда и не был женат, – прошептала она не с упрёком, а с горьким пониманием. – Ты не ищешь жену. Ты ищешь сиделку для своей мамы с приложением в виде ребёнка. Ты не позволяешь ей жить своей жизнью.
Она посмотрела на него с бесконечной жалостью – и к нему, и к себе.
– Нет, Иван. Спасибо за помощь, за приют. Но я не хочу быть ещё одним «проектом» по спасению чьей-то жизни. И твоей маме нужна не новая игрушка в виде внука. Ей нужно, чтобы сын, наконец, отпустил её и разрешил ей быть взрослой, пусть даже ошибающейся и несчастной. И мне, – голос её дрогнул, – мне нужно спасать своих детей и свою жизнь.
Она повернулась, взяла свою уже собранную сумку и вышла из квартиры не оглядываясь. Дверь закрылась, оставив за спиной ещё один разрушенный мир ложных надежд. Но впервые за долгое время Юля чувствовала, что идёт своей дорогой. Пусть в неизвестность, пусть навстречу суду и борьбе, но своей.
До дома она добралась на такси – сил не было трястись в автобусе. Дети снова ей не открыли, и она села на холодной ступеньке в своём подъезде, прижав сумку к ногам, и принялась ждать. Час. Два. Она слышала, как возвращаются соседи, как хлопают двери, но не поднимала головы. Она ждала один-единственный звук – звук его шагов.
И вот он раздался – усталый, тяжёлый. Она подняла глаза. Слава поднимался по лестнице. Он был в рабочей одежде, лицо осунувшееся, но трезвое. Увидев её, он остановился, и в его глазах мелькнуло что-то сложное – удивление, усталость, а может, и капля надежды.
– Слава, – тихо сказала она. – Выслушай меня. Пожалуйста. Только выслушай, а потом решай.
Он молча кивнул, прислонившись к перилам.
И она рассказала. Всё. Про отчаяние, про старушку, про шарлатана-гипнолога. Про Ивана и его больную мать. Про то, что вся эта «измена» была отчаянной, дурацкой попыткой до него достучаться. Что за всё это время у неё не было с другим мужчиной ничего, кроме разговоров за кофе и жалости.
– Я хотела, чтобы ты бросил пить, – голос её сорвался. – Я готова была на всё. Даже на такую ложь. Прости.
Она замолчала, готовая к крику, к упрёкам, к тому, что он развернётся и уйдёт.
Слава слушал не перебивая. Он смотрел куда-то мимо неё, на обшарпанную стену, и его лицо было маской. Потом он тяжело вздохнул, словно сбрасывая с плеч неподъёмный груз. Он прошёл мимо неё, поднялся на ступеньку выше, к их двери, и повернулся.
– Дома суп остался, – просто сказал он. – Пошли ужинать.
Он взял её сумку, откинул плечом дверь и вошёл внутрь. Юля пошла за ним. Дверь закрылась. Впереди был долгий и трудный разговор, прощение, которое нужно было заслужить с обеих сторон, и сложный путь к трезвости, который только начинался. Но дверь закрылась за её спиной. И она была дома.
