Рынок был для Нины вторым домом. Она, можно сказать, прожила здесь всю жизнь, работая без выходных и отпусков. Ну, как выходной брать, зная, что арендованная палатка будет простаивать зря? А вдруг именно в этот день будут хорошо брать товар? И доверить свое детище некому – в умении продавать с ней никто не сравнится.
Товар сменялся у Нины в зависимости от сезона: летом футболки, платья, зимой шапки, платки да перчатки. И все по моде для женщин за пятьдесят – это были ее основные клиенты, молодежь-то сейчас на рынках не встретишь. Шапочный период был очень прибыльным, за это время Нине удавалось поднять хорошие деньги, а вот с весны и до начала осени выручки едва хватало на оплату аренды. А в былые времена, когда не настроили еще этих треклятых торговых центров и все москвичи одевались на рынках, деньги лились на Нину рекой. Золотые были годы! Однако тогда, по лютым московским морозам, Нина стояла не в крытом помещении, как сейчас, а прямо на улице, на главном рынке столицы.
Нина успела заработать на шикарную пятикомнатную квартиру в хорошем районе и купила жилье непутевому сыну, чтоб съехал, наконец, кровинушка, и не мотал нервы (кровинушка, правда, продолжал мотать нервы и тянуть деньги даже на расстоянии). И дочери младшей тоже купила однушку, когда поняла, что дела больше никогда не будут идти так хорошо, как раньше, и надо успеть вложить деньги, пока не подскочили цены на недвижимость.
Порядок в палатке Нина хоть и поддерживала по верхам, но раз в неделю требовалась генеральная уборка.
—Хаосница ты, мама, — вздыхала дочь Арина, которая то и дело приходила помочь матери. Девушка как раз наткнулась на шапку в самом неожиданном месте.
Дочка хоть и ругает мать, но понимает, что та просто устала к шестидесяти пяти годам и делает все с минимальными физическими затратами. А не делать уже не может, привыкла пахать, пахать… Рынок для матери второй дом, и она не желает уходить на пенсию. Сколько раз дочь предлагала подменить маму в свои выходные – нет и нет. «Ты так не продашь», — отвечала Нина.
— Турция фабричная! Все фабричное, заходите! – зазывала Нина клиентов.
Хотя Бог знает, какая там Турция… Этого никто уже точно не скажет.
В один из таких дней Нина ела принесенный с собою обед и запивала чаем из термоса. Аппетит у нее был что надо. Рот женщины был под завязку забит бутербродом, на шапки нападало хлебных крошек. В этот момент в палатку Нины пожаловал бездомный. Одет он был в серое тряпье и запах имел соответствующий. Старик.
— Выручи меня, родная! Займи сто рублей до вечера! Богом клянусь, что отдам! У меня тут дельце одно наклевывается, к вечеру проверну!
— Ну, не знаю… — протянула Нина.
Ей показалось, что бездомный нагло врет и держит ее за дуру. Нет бы просто попросить денег, сказать, голодный, мол, помоги, чем можешь! Она бы дала.
— Не веришь?! – обиделся старик. — Вот те крест! Я тебе в залог свой телефон оставлю!
Бездомный кинул поверх шапок Нины допотопный и видавший виды кнопочный телефон. Женщина деловито склонила набок голову, взяла «залог» двумя пальцами и спрятала под прилавок. Оттуда же достала 100 рублей.
— Ладно, держи. Вечером жду тебя.
Бездомный не приходил до последнего. Нина копошилась под прилавком, перебирала товар. Увидела, что в палатку кто-то зашел, посмотрела, не разгибаясь, из-под стола – там ноги в женских сапожках. Посетительница взяла один из беретов и стала примерять перед зеркалом.
— Вам так идет! – донесся из-под прилавка голос Нины, стоило женщине натянуть берет на свою крупную голову. – Этот цвет вам очень к лицу! – продолжала шуршать пакетами Нина, даже ни разу не взглянув на покупательницу. Привычка, выработанная за годы.
— А синий есть такой? – сомневалась женщина.
Пришлось разогнуться. Маленький берет сидел на дородной даме так же нелепо, как детский бантик на лбу бегемота. Нина задумчиво пожевала губы.
— Примерьте лучше эту модель, — указала она на красивую шапку из ангоры, — Турция фабричная! За качество ручаюсь!
Довольная клиентка оплатила покупку и удалилась. После нее в палатку тут же ввалился знакомый бездомный.
— Не выгорело мое дельце! Вот беда! – заламывал он руки. — Весь день зря проносился. Отдай мой телефон, голубушка, прояви милосердие.
Нина поняла, что ее попросту нагло развели на 100 рублей. Она решила проучить обманщика.
—Нет, не отдам, — сказала женщина спокойно и с вызовом, — сто рублей неси назад, тогда и получишь.
Бездомный начал ее уламывать, давить на жалость, но Нина не сдалась. Пусть знает! В следующий раз будет честнее. Расстроенный старик ушел ни с чем.
Дома Нина рассказала эту историю дочери, но та ее не поддержала. Арина пожалела бомжа и даже всплакнула:
— Мама, он ведь и так судьбой обижен, мало ли как человек оказался на улице, может, это от безысходности, может, ему стыдно просто так выпрашивать деньги.
— А может, у него куча тех телефонов, набрал на блошинке и ходит, раздает всем, кормя байками, а вечером собирает назад!
— А что, если это единственный его телефон и спит он в какой-нибудь коробке под мостом? Вдруг ему ночью плохо станет, и он даже скорую не сможет вызвать? Этот человек несчастен, мама, а несчастных нельзя обижать!
Ночью Нина ворочалась, все думала о том бездомном, представляла, как мерзнет он на холоде, подставляет руки под разведенный в бочке огонь, как с тоской вспоминает свою прошлую, наверняка счастливую жизнь… И не может ничего изменить. Он старик на дне. Никто не застрахован от такого поворота. Но! Она, Нина, всегда умела выкрутиться, цеплялась за все, не ждала у моря погоды, всю семью вытянула. Но не все могут быть такими волевыми и самоотверженными, люди часто бывают слабыми, часто сдаются, и течение жизни несет их куда попало.
Две недели Нина ждала этого бездомного. Надеялась, что он все-таки зайдет к ней, и она отдаст ему тот телефон, и 100 рублей еще даст, нет, даже 200, пусть старик себя побалует. Но бездомный исчез.
Она увидела его случайно у прилавка с фруктами, когда вышла купить себе что-нибудь вкусненькое. Продавец гнал его взашей, чтобы тот не распугивал клиентов. Протягиваемый в качестве залога телефон старик спрятал назад в карман. Вот шельмец! Все-таки у него такой бизнес. Но Нина по-прежнему не могла знать – может, ему и впрямь живется нелегко, и это для него единственный способ выжить. Нина догнала его.
— Постой! Помнишь меня?
Старик удивленно посмотрел на нее и помотал головой – не помнит. Нина достала из кармана его телефон, который всегда таскала с собой на всякий случай.
—А-а-а-а-а, – протянул старик, — это ты, которая…
— Да, да, я. Забирай. И вот, возьми еще…
Нина всунула ему в ладонь помятые купюры. Старик опешил.
— Там столовая на углу, знаешь? Сходи, поешь.
Нина развернулась и отошла от него на несколько шагов. Бездомный старик поборол растерянность, похлопал увлажнившимися глазами и выкрикнул хрипло:
— Спасибо тебе, голубушка! Дай Бог тебе всех благ! Чтобы дети радовали, чтоб товар твой подчистую раскупался! Дай Бог! Дай Бог!
Нина оглянулась, кивнула ему… Нос защипало. Она махнула рукой, вернулась в свою палатку и долго сидела там, почти не шевелясь. Потом стала поправлять шапки с перчатками, и все не отпускало ее какое-то странное чувство. Вот она, Нина, пашет всю жизнь, все научилась преодолевать, умеет свое выцепить, мама ее когда-то этому научила. А у старика, может, и не было никогда никого, чтобы поддержал, научил… А, может, он добровольно скатывается в пропасть. Как знать? Чужая жизнь – это черная комната с выключенным светом, но если вдруг включишь тот свет, то ужаснешься от того, как непросто порою бывает… не упасть. И только доброта, только сочувствие, альтруизм и доверие, только то хрупкое, отчего человек остается Человеком, – лишь это все и помогает нам раньше времени, еще будучи живыми, не умирать.
