Осторожно – ниже присутствуют юмор и деревенский говор (диалект). Для любителей чистого литературного языка чтение строго воспрещёно.
Эта деревня хоть и относилась к категории вымирающих, но несколько семей в ней все ещё жили, держались за свою землю. И даже неженатая молодёжь в этой деревне была. Два персонажа – он и она. Условная, конечно, молодёжь, которой было уже за тридцать. И эта молодёжь мечтала о том, что когда-нибудь у них в деревне всё поменяется, и, жизнь станет какой-то другой.
Вот и в этот день она — незамужняя молодка — сидела на скамейке возле дома, а рядом с ней стояла кринка с квасом. Молодка лениво лузгала семечки, доставая их из кармана домашнего халата, издали наблюдая, как по дороге идёт единственный на всю округу парень.
Он подошел к её скамейке, не спрашивая разрешения, молча отхлебнул из кринки квасу, протянул ей ладонь.
Она молча насыпала в неё семечек, он устало сел рядом, и тоскливо сказал:
— Всё сидишь…
— Сижу… – так же лениво ответила она. — Днём-то, чай, только пьяные лежат…
Он тяжело вздохнул.
— Житуха…
— Да уж… — кивнула она. — Семочки кончатся, и вообще, хоть беги из деревни…
— И скоро они кончатся?
— Не скоро… Батя опять весь огород подсолнухами засадил. Так и придётся всю жизнь здесь просидеть… На языке мозоль уже от этих семянок…
— Ладно — на языке… — недовольно подтвердил он. — У меня, вон, на мозгах мозоль. Мысли всякие в голову лезут.
Она звонко шлепнули себя ладонью по щеке, посмотрела на эту ладонь, увидела убитого комара, и тоже вздохнула.
— Вот, кровососы. Последнюю кровь досасывают.
— Да… Хорошо, всё-таки, бабой быть, — хмыкнул он. — Тока у них язык болит, да комары кусают. А тут — мозги ноют…
— А ты не думай, и они ныть перестанут, — усмехнулась и она.
— Не думай… Легко тебе больным языком глупости говорить. А я, вон, недавно по телику услыхал, что мужик в жизни, значит, должен три дела сделать: дом построить, дерево посадить, и сына родить.
— Ну? — Она открыла от удивления рот. — Родить? Мужику? Это чем?
— Да это — в другом смысле. В смысле — сделать!
— А… Сделать… Как Буратину, что ли? — подколола она его. — Из полена…
— Сама ты полено! Сделать — это значит — того… Переспать с бабой, да так, чтобы обязательно пацан получился. Вот как.
— Подумаешь… — она хитро посмотрела на него. — Делов-то… Кепку на голову надел, да шуруй.
— Шуруй… — Он вздохнул опять. — Легко сказать…
— И чего? — усмехнулась она ещё обидней. — Ты не умеешь что ли?
— Да уметь-то умею! Тут в другом дело! Я же плотник.
— А… Боишься, что всё равно Буратино получится?
— Тьфу! Вот, глупая какая! Сказано же — один дом построить, одно дерево посадить, и одного пацана значит, того…
— Одного-то, чай, сделать сможешь?
— Да чё — одного?! – занервничал он. — Чё — одного?! Сколько я уже домов на шабашках построил? Считать не пересчитать! Целый город! Сколько я деревьев в прошлом году на лесопосадках навтыкал? Целую рощу. Это же сколько мне теперь пацанов делать? Чтобы всего поровну было — и домов, и деревьев, и пацанов!
Она ошарашенно посмотрела на него, и медленно кивнула.
— Много…
— Много… — передразнил он её. — Тут не одну кепку порвёшь! А они, зараза, нынче дорогие стали… Да ещё — как на зло — на всю деревню из девок — одна ты…
Она тут же охотно кивнула.
— Ну!
— Чё — ну? Я всё хожу, думаю, — с кем мне столько пацанов делать, а она — ну?
— А с кем хошь, с тем и делай… — обижено сказала она. — Мне всё равно…
— Прямо таки — всё равно?
— Ну…
— И ты, если чё, согласна?
— А чё не согласна? — Она вдруг дерзко посмотрела на него. — Тебе кепка к лицу…
— А ты не врёшь?
— Ври не ври, а у меня, тоже, выбору нету… — сказала она с какой-то потаенной тоской. — В какую сторону деревни не поглядишь — везде один ты. Прямо, как Адам… Хоть из деревни беги.
— А чего же не бежишь? — спросил он со злостью. — Убежала бы, мне бы проще стало… Меня бы мамка в город за невестой отпустила.
— Вряд ли… Ты же у неё один. Соберёшься в город — она сразу помрёт.
— Да знаю… – опять недовольно согласился он. — Не помрёт, так мёртвой притворится. Как в прошлый раз. И телеграмму, ведь, пришлёт: «Приезжай, родимый, с покойной мамкой прощаться! Похорони меня под берёзкой!» Приеду хоронить — а она из гроба выскочит, и давай на шею вешаться. Несколько старух от инфаркта помрёт, а ей — ничего. Лишь бы сыночек рядом сидел, смотрел, как ей тоскливо живётся. Баба — одно слово…
— Ну, вот… А ты говоришь, беги… — кивнула она. — Нет уж, я лучше здесь ещё годков пять посижу, подожду, пока ты на меня глаз положишь.
— Ишь, ты! — передразнил он её опять. — Подожду… И мамка моя всё про то же — гляди кака девка, гляди — кака краля! А я думаю так — была бы краля, давно бы украли. А ты всё сидишь… Я уж и так пытался на тебя ложить глаз, и сяк, никак мой глаз на тебя не ложится. Хоть вырывай этот глаз, да силом на тебя клади!
— А чего, одноглазые мужики тоже бывают, — усмехнулась она — Вон, хотя бы, Кутузов.
— Кутузов глаз за дело потерял, а не за бабу! — Он уставился на неё оценивающе, и недовольно подытожил. — Да… Не тянет меня к тебе…
— Чё же так-то? Или я — хромая?
— Может и хромая?.. Откуда я знаю? Ты же всё время на этой скамейке сидишь, как приклеена! Как утром не выйду — ты уже тут, семянками плюёшься. Гляди, вокруг шелухи-то скока. Конского навозу ещё разбросать, и шампиньоны выращивать можно…
— А чего? — кивнула она. — Хорошее занятие… И в лес за грибами ходит не надо…
— Опять — лишь бы никуда не ходить! — уже сердито воскликнул он. — А может, ты инвалидка? Может, тебя сюда родители с утра выносят, а вечером обратно заносят. И еды тебе, такой, не надо. Семечки да квас.
— Нет, я покушать люблю. — Ей, почему-то, стало весело. — Особенно — кулебяку.
— Ты мне зубы-то кулебякой не заговаривай. — Его уже распирала злость. — Ты мне честно скажи, ты ходить умеешь?
— Хожу… Когда надо… А когда не надо — чё ноги-то портить?
— А ну-ка пройдись!
— Зачем это?
— А я посмотрю — сколько у тебя ног?
— Не… — замотала она головой. — Просто так не пойду. Неохота…
— Тьфу! Просто так ей неохота! А ты, по делу сходи. Вон, хотя бы, сходи, тот одуванчик сорви! — Он показал ей на придорожный цветок.
— Зачем это?
— Заладила — зачем да зачем! Для красоты — вот зачем! Девки красоту должны любить, а не семочки!
— Так семочки вкусней…
— А цветок женскому полу гармонию создаёт!
— Женскому полу на гармони играть не сподручно. Грудь прищемить можно…
— Да я про гармонию говорю, а не про твои…
— А чего, маленькие они, что ли? — хитро спросила она.
— Да на вид-то, вроде, большие… Но у меня на это подозрение есть. Сейчас вон, городские-то девки себе бюст резиновый любят делать. А уж наши-то… Ваты за пазуху напихают, и думать рады, что обманули!
— Ой, дурной… — засмеялась она. — Ну, на, пощупай.
— Ага, пощупай… — Он погрозил ей пальцем. — Обрадовалась! Думаешь, я совсем того? Твои в окно увидят, как я тебя мну, сразу самогонку начнут гнать… На свадьбу… А я тут всего-то — про гармонию говорю.
— И на кой твоя гармония нам нужна?
— Гармония тебе нужна! Для красоты! Чтобы мой глаз загорелся пламенным огнём!
— А… Ну, если для красоты, тогда пройдусь… — Она лениво встала со скамейки, потянулась, и опять хмыкнула. — Только ты с огнём своим поосторожней! Чтобы шелуха не полыхнула… — Она сделала несколько шагов, сорвала цветок, и воткнула его за ухо. — Ну, чего? Стала я красивше, с цветком-то? Гармония появилась?
— Да кто её знает?.. — Он опять вздохнул. — Вот ведь… Вроде, и ноги у тебя две… И спереди у тебя всё большое… И цветок в ухе торчит… А моему глазу всё равно — чего-то не хватает…
— Да… — Она печально вздохнула, и опять села на скамью. — Чудной ты какой-то… Городским-то, вон, когда они мимо проезжают, им всё равно, чего у меня в руках — цветок, или тряпка половая… Лишь бы не топор… Так и клеятся…
— С топором любой человек красивым станет, это я тебе как плотник говорю, — вздохнул он опять. — Нет, тебе надо чего-то с собой такого сделать… Чтобы у меня внутри всё забродило.
— Могу ещё квасу дать хлебнуть. Он у нас такой — перепьёшь его, в животе всё ходуном ходит.
— Да я не про живот говорю, а про другое место!
— Ну, тогда, может мне эту кринку с квасом на плечо поставить? — предложила она.
— На плечо? Зачем это?
— Для грации.
— Для грации? — заинтересовался он. — Ишь ты? А ну-ка — ставь!
Она снова встала, поставила на плечо кринку, и сделала позу, какую обычно рисовали на картинках. — Ну, как?
— Ничего… — одобряющие кивнул. — Как статуя… Я по телику такую видел. Только та — совсем голая была…
— Голая? Это зачем?
— А кто её знает? Она, чай, участковому объяснительную не писала…
— Так, наверное, она в бане мылась. Намылилась, а горячей воды ей не хватило. Вот она к соседям за кипятком и сбегала…
— Вроде, статуя не намыленая была…
— А она у соседей уже домылась…
— Вон чё…
— И чего, тебе она понравилась, статуя эта? Когда ты её увидал.
— Ну, да… Ничё так…
— И глаз твой на неё лёг?
— Немножко было…
— Может, и мне в баню сходить?
— Сёдни не банный день… — опять вздохнул он.
— Жалко… – вздохнула и она. — Люблю я в баньке попариться…
— А кто не любит? — Он вдруг оживился. – Я обычно в своей баньке парюсь так, что пар у меня изо всех мест идёт! Если кепку на ухи не натянуть — ухи запросто можно спалить.
— Да… – У нее тоже загорелись глаза. — В хорошей бане без шапки нельзя. И ещё я люблю, чтобы веничек был пожёстче!
— Обязательно, пожёстче! — поддержал он. — А как же иначе?! Порой раскочегаришься, пару веников об себя сломаешь, хватаешь метлу, и давай ей себя хлестать!
— Да чего метлой?! — вдруг захохотала она. — Меня в бане хоть поленом дубась, сердце только радуется!
— Можно и поленом, — поддержал он её хохот. — Лишь бы пар был поядрёнее! С квасным духом. – Он жадно отхлебнул из её кринки квас. — Эх, хороший у вас квасок! Как раз для бани! С таким-то — можно долго над собой измываться!
— А потом, — мечтательно воскликнула она, — бултых в речку голышом!
— И обязательно в том месте, где ключи бьют, — поддержал он. — Чтобы ледяная водичка все места обжигала, аж до звону!
— А потом опять в баньку на полок, да опять себя хлестать! — Она вдруг осеклась. — Вот, только, одной в бане париться не особо сподручно. Порой, паришься и мечтаешь — вот, если бы кто меня чуть не до смерти отдубасил — тогда было бы приятнее…
— Да уж… — тоже мечтательно сказал он. — В настоящей бане обязательно вдвоём нужно. И полезнее, и веселее, и угореть сложно.
— Ой! А чего это у тебя глаза-то так горят? — замерла она. — Странно как-то…
— Это мне в баню захотелось — сил нету.
— Так поди, да истопи… — грустно сказала она.
— А чё?.. Устрою-ка я себе банный день!.. Эй… А ты чего вся поникла?
— Чего-чего… Так и мне в баню, страсть, как хочется…
— А разве у вас бани нет?
— Есть-то она есть… Тока, мои ни за что не станут средь недели дрова жечь…
— Вот ведь… – понимающие кивнул он. — Экономят на чистоте дочери… А ты, если хочешь, ко мне в баню приходи. Я тебя так отхлещу — весь год красная ходить будешь.
— Как же ты меня хлестать будешь, ежели ты ко мне равнодушный? — спросила она его в лоб. — Сам знаешь, без души в бане нельзя…
— Так я же не знал, что ты к бане так относишься. А таких, которые баню любят, я очень даже уважаю. И почти люблю.
— А веники у тебя есть?
— У меня всё есть, — кивнул он, не веря, что она согласилась. — И веники, и мётла, и поленья. Ах, да, совсем забыл… Квасу-то у меня нету.
— Фи… Так я за квасом сбегаю. У нас этого квасу — захлебнёшься. — Она вдруг вскочила и метнулась к дому.
— Ты через часок приходи, когда самый жар будет! — закричал он ей вслед. И тут же радостно пробормотал: — Ишь ты!.. Бегает-то она как!… Точно — не инвалидка. Ну, и я побёг — баню кочегарить!
— Вот ведь… — шептала она, прислонившись спиной к воротам со стороны двора. — Знать бы раньше, что он баню любит… Да мы теперь с ним из бани год не вылезем! — Она высунула голову из калитки и закричала на всю деревню: — Ваня!!! Ты, это!!! Ты кепку-то не забудь на голову надеть!!!
— Не забуду! — Раздалось издалека в ответ.
— Не забудет! — она взвизгнула, и радостно побежала в дом.
